Франко Нембрини - От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности

Перед лицом столь экстренной ситуации в воспитании наша задача ясна: нужно вновь засучить рукава и начать работать. Поэтому тот факт, что есть ассоциация, причиной существования которой является воспитательная задача, – великий знак для всех нас. Если есть такая школа, как ваша, значит, воспитывать еще возможно, надежда есть. Если те, кто организует работу этой школы – родители и учителя, считают, что воспитывать детей еще возможно, значит, на то же могу надеяться и я. Вокруг одной школы может вырасти целая компания: мама, которая изо всех сил заботится о своих детях и растит их, знает, что она не одна, человек, испытывающий трудности на работе, знает, что не одинок; так рождается народ.

Перед смертью отец Джуссани оставил нам важнейшее указание: в мир должно вернуться воспитание народа. Вокруг матери, воспитывающей своих детей, могут объединиться другие люди: те, кто живет рядом с ней, могут захотеть созидать вместе, стать ее друзьями, и так родится новое дело. Трое друзей решают помочь семье, оказавшейся в критической ситуации, и объединяются, чтобы ее спасти, – это тоже великое дело. Один предприниматель объединяется с другими, чтобы помочь молодежи в устройстве на работу (ведь не иметь работы – величайшая несправедливость), и постепенно создается «Компания дел», занимающаяся работой исключительной важности. «Компания дел» – это целый народ, который живет, чья деятельность видна другим, чьи дела приносят плоды. Это христианский народ, где все люди доброй воли считают себя друзьями. Когда Иисус родился в Вифлеемских яслях, ангелы воспели: «Мир людям доброй воли!» Это и есть христианство.

И последнее. Я хочу призвать вас к объединению со всем тем, что есть лучшего в обществе. Воспитание должно быть приоритетной задачей общества, семьи, любого взрослого – вплоть до политики по защите прав людей, самым незащищенным из которых является ребенок. Незыблемое право ребенка – видеть перед собой взрослого, который свидетельствует ему о позитивности жизни, а единственное истинное преступление по отношению к детству – отсутствие надежды. Этот союз должен вылиться в движение взрослых, работающих людей из различных культурных и социальных слоев, всех людей доброй воли, которые объединяются, чтобы принять на себя эту ответственность.

В работе преподавателя воспитание идет через обучение. Не бывает так, что здесь мы воспитываем, а вот тут обучаем; это была бы шизофрения. Если я преподаватель итальянской словесности, то я воспитываю тем, как преподаю свой предмет. Простая аналогия: если передо мной окажется голодный ребенок из Сьерра-Леоне, я дам ему кусок хлеба. Он голоден, и, отвечая на его голод, я даю ему хлеб. Что еще я могу сделать для его воспитания? Сказать ему (может быть, даже показывая кусок хлеба – чтобы слушал): «Погоди, сперва я расскажу тебе о Боге, Церкви, христианской морали, крещу тебя…»?

Я дам ему хлеб – и точка. Вся проблема в том, с каким сознанием я даю ему этот кусок хлеба.

Так же и любая мама кормит своего ребенка: дает ему свое молоко – и все. Но кормить можно по-разному. Бывает, что вместе с молоком ребенок впитывает любовь своей матери; а бывает, что оно отравляет ребенку ощущение жизни. Действительно, способы бывают разными; но мама дает ему молоко, а не читает проповеди о том, какой ценностью будет обладать его жизнь, когда он вырастет: все зависит от того, как мать ощущает себя и мир вокруг.

Значит, если я призван преподавать словесность, я и должен преподавать ее, а не читать проповеди. На сам предмет можно смотреть так, что ребята вдруг широко открывают глаза от удивления: оказывается, учиться интересно! И сами задают вопросы, сами начинают спрашивать: откуда ты такой взялся, почему говоришь такие вещи? Если ты заходишь в класс и методично размазываешь их по стенке, раскладывая «Божественную комедию» на структуру, песни, рифмы, отсылки, риторические приемы… они сходят с ума и уже через полчаса готовы тебя пристрелить! Поскольку в тебя они не могут выстрелить, дело заканчивается «самоотстрелом»: они засыпают, теряют внимание, как могут, развлекают себя сами. Но ты можешь войти в класс и сказать: «Ребята, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, я открыл, что Данте говорит обо мне; и знаете, может быть, он говорит и о вас». И даже если в их взгляде отчетливо прочитывается: «Профессор, не болтайте глупости», – ты рассказываешь о себе.

Может быть, ты расскажешь им о том, как однажды летом, окончив первый класс средней школы, устроился работать посыльным в одну из закусочных Бергамо (в те времена приходилось подрабатывать, чтобы сводить концы с концами). Тебе было двенадцать лет, и жить в доме хозяев с утра понедельника до вечера субботы оказалось нелегко – мучения и слезы без конца и края. И вот, после того как ты весь день ходил вверх-вниз по подвальной лестнице, перетаскивая тяжелейшие упаковки с водой, неожиданно твое сознание прорезал стих Данте – тот самый, что заставила тебя выучить наизусть твоя преподавательница, где прадед Каччагвида предрекает поэту изгнание: «Ты будешь знать, как горестен устам / Чужой ломоть, как трудно на чужбине / Сходить и восходить по ступеням». Там, на ступенях подвальной лестницы, я плакал от этих строк: я ощутил, что человек, живший в XIV веке, описал весь мой опыт, сфотографировал в трех строках все, что со мной происходило. Вернувшись домой, я бросился читать Данте, потом Леопарди, Пиранделло… И в конце концов, благодаря этому открытию стал преподавать литературу: вся литература говорит обо мне и тем самым воодушевляет меня, потому что я понимаю самого себя. Я обретаю себя и обретаю тебя.

Ты заходишь в класс и говоришь: «Ребята, только послушайте: „Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу“. Не ощущаете ли и вы себя „в сумрачном лесу“, когда идете спать с комом в горле или даже со слезами, если воскресный вечер, на который вы возлагали столько надежд, не оправдал ожиданий? Ведь как верно сказано! Жизнь – сумрачный лес, где не понятно ничего». И тогда ученики смотрят на тебя и говорят: «И правда!» – и в них тоже просыпается желание, и одного урока уже мало они приходят к тебе домой, чтобы читать дальше. И вместе мы следуем за Данте, проходим его путь, стремимся увидеть реальность, приходим к догадке о благе (холм, озаренный солнцем) и тоже желаем идти ввысь, но не можем, потому что рысь, лев и волчица (то есть грех, немощь человека) отбрасывают нас назад; и вместе с Данте мы доходим до крика: «Miserere!» – кто-нибудь, смилуйся надо мной! Можно ли сказать что-то более прекрасное о себе самих? Именно это я и имею в виду, когда говорю, что ты воспитываешь, преподавая свой предмет, точно так же, как папа – работая, мама – занимаясь домашними делами. От слов в воспитании мало толку; если ты живешь тем, чем призван жить, тогда твое свидетельство воспитывает.