Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Что же касается наших назидательных сочинений, которые ведь по большей части возникают именно как книги, то нельзя, правда, отрицать их большого влияния; многочисленные издания, в силу которых некоторые из них сохраняют свое значение для целого ряда поколений, слишком ясно доказывают это; кто мог бы отказать в уважении этим трудам, которые так засвидетельствовали свою годность и, кроме того, значительно содействовали ограждению большого числа людей от опасного вихря изменчивых учений. Но никто ведь не захочет отрицать, что живое слово и религиозное возбуждение имеет в общине гораздо большую силу, чем писанная буква. Более того, при ближайшем рассмотрении окажется, что действие аскетических сочинений основывается не столько на том, что они точно воспринимаются как целое, сколько, главным образом, на том, что они содержат множество сильных и великолепных формул, с помощью которых могут быть обобщены и сохранены в воспоминании многие религиозные моменты. Далее, оно основывается на том, что эти сочинения, примыкая к указанным моментам, обеспечивают прочность индивидуальным религиозным движениям и что они наверно не удаляются от характера общей религиозной жизни. Поэтому-то индивидуально талантливое в этой области литературы редко пользуется большим успехом. Этот хороший отзыв применим, однако, лишь к самым дольным и многообъемлющим аскетическим сочинениям. Нынешнее же стремление многих благомыслящих обществ распространить в народе множество религиозных листков, которые совсем не имеют подлинно объективного характера, а хотят сообщить самые субъективные внутренние переживания в мертвой букве, притом не соответствующей ни евангельской, ни церковной литературе, основано на глубоком недоразумении; вряд ли оно будет иметь иное действие, кроме того, что приведет к еще большему упадку наш церковный строй, неудовлетворительность которого оно именно и предполагает, и создаст множество людей, которые либо будут лицемерно проявлять чувства, в действительности у них не имеющиеся, либо же впадут в печальное смущение, так как их подлинная религиозная жизнь не соответствует тому образцу, который им предписывается. Если общественная церковная жизнь больна или слаба, то пусть каждый по своему содействует ее исцелению, но пусть никто не думает, что ее можно вменить мертвой буквой. Что религиозная жизнь должна проистечь из библиотек для чтения, – это, на мой взгляд, равносильно тому, чтобы заменить великие акты законодательства и управления брошюрами, которых всегда хотелось бы иметь как можно большее число, и исправленные, по крайней мере в частностях, издания которых легко могут следовать одно за другим.

2) Быть может, многие из тех, кто питали благонамеренное желание вновь одухотворить пустое и формальное общение внесением в него религиозного элемента, уже испытали на себе, что мы позднее легко страдаем от избытка того, чего ранее слишком усердно желали. Ведь не мало разложения и зла возникло из того, что религиозные предметы трактовались в блестящих кругах, в форме светской беседы, где легко начинают преобладать даже личные мотивы. Я писал тогда это на основании опыта моих юношеских лет, проведенных в братской общине. Там существуют особые сходки, предназначенные для ведения свободных религиозных бесед; но хотя там почти нельзя было говорить об отсутствующих инакомыслящих лицах, я все же не видел, чтобы из этих бесед возникало что-либо действительно жизненное и достойное, и мне думается, что в тексте я правильно указал общую причину этого. Поэтому вернее было бы желать не того, чтобы в нашем непринужденном общении обсуждались религиозные предметы, – пусть это лучше происходит лишь случайно и мимоходом, – а того, чтобы в этом общении господствовал религиозный дух; а в последнем, конечно, не будет недостатка, раз значительная часть общества будет состоять из религиозных людей.

3) Трудно себе представить большее различие, чем различие между этим описанием и тем, чего я сам достиг в области религиозной речи за почти тридцатилетний срок моей должностной деятельности, т. е. за промежуток времени, в течение которого каждый должен приблизиться к осуществлению своего идеала настолько, насколько это ему вообще доступно. Если бы теория и практика действительно так далеко расходились, то для моего оправдания мне оставалось бы только сослаться на Сократа, которому было отказано в иной мудрости и было дано знать лишь то, что он ничего не знает; так и я мог бы сказать, что мне не было даровано это высшее красноречие, а только дано было предпочитать простую речь стремлению к фальшивым украшениям. Но это все же не совсем так: ибо характер моего осуществления определяется тем различием, которое развивается ниже в той же речи и о котором приходится упомянуть и здесь, – именно различием между церковным обществом, как оно существует среди нас, и тем, что я в той же речи называю истинной церковью. В первом обществе речи, каково бы ни было их содержание, имеют всегда вместе с тем и дидактический характер, так как оратор должен доводить до сознания своих слушателей то, что хотя он и предполагает в них, но что само по себе не могло бы развиться в них в такой форме. Но чем более проступает дидактический характер, тем менее он совместим с украшением речи, и потому там благословение явственно лежит и на безыскусственной речи. И то же самое применимо и к области иного религиозного искусства. Ибо если представить себе религиозную поэзию во всей силе и красоте, которая уместна для возвеличения Бога в кругу всесторонне развитых в религиозном отношении людей, – как мы имеем много такой красоты в песнях нашего Клопштока и нашего Гарденберга, – то ведь никому не придет в голову применять то же мерило и к сборнику церковных песен.

4) Вряд ли мне еще нужно здесь особо ограждать себя против ложного толкования, будто я хочу изгнать всякий вообще порядок из собрания истинно религиозных людей и уподобить его некоторым фанатическим сектам, которые ничего не намечают заранее для своих сходок, а все представляют случаю. Напротив, чем выше стиль религиозного общения, т. е. чем более оно представляет искусно расчлененное целое, тем более оно нуждается в строгом порядке. Речь идет здесь лишь о том, что все, принадлежащее к гражданскому порядку, должно быть совершенно исключено и что все может здесь формироваться лишь на основе первичного всеобщего равенства; и это разумеется здесь в самом строгом смысле, ибо я считаю это необходимым условием всякого процветания такого общения, одинаково как реально существующего, так и того, которое здесь идеально изображено. Подобно тому, как беспорядок портит всякое общество, так и всякое общество разрушается порядком, который создан для другого общества, ибо для него он тоже есть беспорядок. И если уже противоположность между священниками и мирянами не должна быть проводима слишком резко, то еще менее дозволительно подчеркивать в среде мирян различие, которое принадлежит к совсем иной области. Если член общины, хотя бы внешним образом стоящий в каком-либо сюзеренном отношении к ней, считает себя вправе вмешиваться в распорядок общины, в устройство ее собраний и действовать в качестве священника только потому, что он стоит высоко в гражданском обществе, – то и всякому иному ее члену, как бы низко он ни стоял в гражданском обществе, принадлежало бы то же право, и истинный и надлежащий порядок общины был бы совершенно уничтожен.