Владимир Богораз - Христианство в свете этнографии

Изречения и притчи Иисуса говорят о наступлении царства божия, вплоть до последнего его слова пред синедрионом: «Отныне узрите сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках» (Матф., 26, 64). Марк и Матфей, Лука и Иоанн согласно предсказывают одно: «Померкнет солнце и луна не даст света своего, звезды спадут с неба и небо поколеблется. Тогда-то увидят сына человеческого, грядущего на облаках со многою силой и славой. On пошлет ангелов своих и соберет избранных своих от четырех ветров, от края земли, до края неба» (Марк, 13, 21).

И в посланиях Иакова сказано: «Время приближается. Судья стучит у дверей. Укрепите сердца свои. Будьте готовы в долготерпении» (Иаков, 5, 9).

Также и послания апостола Павла напитаны этими великими надеждами и страхами. То же пришествие мессии, борьба его с антихристом, промежуточное царство греха, гибель мира, воскресение мертвых и суд, вечное, великолепное царствие божие.

Об откровении Иоанна я уже говорил выше. Эта книга оказала огромное влияние на христианский мир, вплоть до новейшего времени.

Знаменитый хорал страшного суда «День Гнева» Dies Jrae до сих пор потрясает человеческие нервы, правда, уже на сцене, в опере «Фауст»:

Ожидание пришествия господа на облаках, как известно, не состоялось. И уже во втором христианском поколении начинаются разочарование и насмешки.

Во втором послании Петра, относимом ко второму веку, сказано: «Наглые ругатели, говорящие: «где обетованное пришествие его? Ибо с тех пор как стали умирать отцы от начала творения, все остается так же».

И даже в евангелии Иоанна внесена кислая поправка: «Иисус не сказал об Иоанне, что он не умрет, доколе я не приду», а сказал условно: «Если я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, то что тебе до того?»

Это унылое «если» свидетельствует о том, что и Иоанн своевременно умер и Иисус не пришел.

В Коринфе члены общины возражали Павлу, что никакого воскресения не будет (1 Коринф., 15, 12).

Об откровении Иоанна говорили с придирчивой и злобной критикой, что оно учит о земном царстве Христа, о плотских удовольствиях и страстях и даже о брачных празднествах.

Тогда в христианском представлении о загробном царстве произошли два изменения. Во-первых, была вставлена вышеуказанная идея о тысячелетнем промежутке. Во-вторых, на место коллективного страшного суда стала выдвигаться мысль об индивидуальной ответственности и о суде над душой тотчас же после смерти.

Христианские и буддийские идеи о загробном возмездии при общем этическом подходе имеют различное происхождение и весьма непохожие формы. Буддийское возмездие за гробом основано на идее о переселении душ, точнее — о переселении жизни. Идея о переселении жизни существует у многих народов первобытных и более культурных, но самое подробное и пышное развитие она получила в индуизме. И надо сказать, что в своей развитой индийской форме она является по-своему блестящей и логически необходимой, можно сказать, почти научной.

Из общего ощущения жизни своей и окружающей и дальше из пантеизма логически вытекает идея о том, что все проявления жизни связаны вместе как цепь. Трагический вопрос о сущности смерти, страх смерти и отрицание ее получают неожиданный выход. Смерти действительно нет. Смерть есть переселение из одного живого образа в другой. Жизнь есть бесконечное странствие из человеческих форм в животные и обратно в человеческие. Царь может возродиться дровосеком, потом оленем, далее червем, львом и опять человеком-жрецом. Эта соблазнительная мысль переселения жизни до сих пор искушает многих художников слова. Киплинг, например, является ее приверженцем, хотя довольно стыдливым.

Еще в индуизме идея переселения душ приобрела этические формы. Переселение происходит в виде бесконечной лестницы наград и наказаний. За нарушение запретов и табу, за неисполнение ритуальных предписаний человек наказуется переселением в какой-нибудь ужасный и отвратительный образ, навозного червя, жука, причем к реальным существам примешиваются фантастические, например, демоны с глазами, сочащимися кровью и гноем. После того потребно десять покаянных превращений, чтоб вернуться обратно по этим десяти ступеням в первоначальное положение. Лестница переселений становится таким образом мучительной пыткой. В ней есть какие-то расчлененные страдания. И она, быть может, объемлет наибольшую массу загробных страданий, какая доступна человеческому воображению.

Буддизм унаследовал от индуизма переселение душ почти в полной неприкосновенности. Он дал ему только более строгое этическое толкование и сделал из него некоторые логические выводы. Разнообразная масса страдания, доступная жизни в ее многоразличных формах, безмерна и бессмысленна. Отсюда необходимый вывод: жизнь есть зло, во всех своих разнообразных пантеистических проявлениях. Целью мудреца и его религии является избавление от жизни вообще и погружение в блаженное уничтожение, в нирвану. Но это погружение дается нелегко. Жизнь есть колесо, на котором человек распят. И соскочить с колеса возможно лишь ценою многих повторных попыток.

Буддизм, таким образом, есть высшая форма земного отчаяния и квиетизма, отрицание жизни не только в земной, но и в загробной форме.

С другой стороны, переселение душ, как в индуистской, так и в буддийской форме, доступнее для человека, чем бесконечное бессмертие. Человеческое сознание совсем не нуждается в идее бесконечной загробной жизни. Оно совершенно удовлетворяется надеждой на продолжение жизни в новой последующей форме и о большем не мечтает и не заботится. Временное бессмертие, удлинение нашего эфемерного бытия, — вот чем довольствуется боязливая человеческая мысль. Большего не надо, большее даже страшит.

Бесконечность бессмертия как бы не вмещается в пределы человеческого духа. Это отвращение к бесконечному бытию выразилось, например, в греческой легенде об Эхо, которая была женщиной и выпросила у богов дар бессмертия, но в конце концов так состарилась и износилась, что совершенно исчезла — только сохранился ее голос, который откликается и повторяет не свои, а чужие слова.

Парная к этой легенда говорит о мужчине Тифоне, сыне Лаомедонта, супруге Зари Эос.

Она похитила его у отца из-за его необычайной красоты и испросила у Зевса для него бессмертие, а вечную молодость испросить позабыла. Тифон мало-по-малу так сморщился, что больше не мог двигаться. Остался лишь голос его, как голос цикады. Так Тифон превратился в трещащую цикаду.