Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Но получилось иначе. «Легаты прибыли в Константинополь в апреле 1054 г. Они предстали перед патриархом, но были приняты более чем холодно. У патриарха было ощущение, будто его приветствовали несоответственно его рангу, легаты же посчитали, что были приняты неподобающим образом. Так это оставалось и при передаче папского послания. Тем сердечнее был прием у императора, и, казалось, переговоры об альянсе быстро продвинулись вперед. Поскольку патриарх не был склонен высказываться о послании папы и вовсе не проявлял уступчивости, Гумберт начал настраивать общественность против него. Он оперировал греческим переводом его полемической реплики на Opusculum Льва Охридского. Теперь же простодушный монах-студит, Никита Стифат, начал со своей стороны защищать греческий квасной хлеб и субботний пост. Его письмо не было шедевром богословия, однако тон его был учтивым. Все же Гумберт лишился выдержки. Он ответил бедному монаху в дурном полемическом стиле: Стифат, дескать, вышел не из монастыря, а, напротив, убежал из борделя и т. п. Но император, не желая подвергать опасности свой альянс с Римом, склонял Никиту отказаться от спора. Стифат должен был принести Гумберту свои извинения, а сочинение сжечь. После этого Керулларий не видел более оснований сдерживаться. Переполняло чашу его терпения и то, что Гумберт заговорил и о „филиокве“, о чем до сих пор вообще не было речи. Когда Гумберт и здесь ничего не добился, он решился на последний шаг. 16 июля 1054 г. вместе со своим сопровождением он вошел в храм Святой Софии и положил на алтарь буллу об отлучении, после чего покинул храм. Диакон бежал за ним с этой буллой в руках и просил его взять ее обратно. Но Гумберт отказался, и булла осталась лежать на улице, пока кто-то ее не поднял и не доставил патриарху. Тот отдал текст переводчикам, и реакция его по прочтении была соответствующей. Булла представляла собой нечто чудовищное, её содержание было не только некорректно, но и изобиловало неправдой. Анафеме предавались Михаил Керулларий, Лев Охридский, канцлер патриарха, а также все их помощники. Патриарху было отказано в его праве на титул, ему было поставлено в упрек, что он покровительствует симонии, защищает кастрацию, требует повторного крещения латинян, разрешает священникам жениться, не принимает бритых мужчин в церковную общину, и, ко всему прочему, кое-что вычеркнул из „символа веры“... После этого скандала легаты попрощались с императором и уехали. Тем временем патриарх рассказал императору о содержании буллы и склонил его вернуть легатов: они должны обосновать свои обвинения перед Синодом. Императорский курьер догнал их в Селимбрии и уговорил вернуться. Если верить сообщению Гумберта, у ворот столицы они узнали, что патриарх возражает против участия императора в заседании Синода. Кроме того, они боялись (снова согласно Гумберту), что Керулларий станет подстрекать массы против них. И на этот раз император сам советовал им уехать. Но Керулларий вовсе не хотел отказаться от публичного разбирательства в Синоде. Уже 20 июля, когда легаты уехали, он в присутствии императорских чиновников провозгласил отлучение от церкви авторов буллы, а 24 июля подтвердил то же самое на Синоде, состоявшем из 16 митрополитов и пяти архиепископов... Что же касается Византийской церкви в целом, то Гумберт и его коллеги остерегались подвергнуть ее отлучению, во всяком случае, они даже говорили о живой вере, которую они нашли в столице. Также и Керулларий не имел намерения провозглашать отлучение папы и всей Римской церкви. Несмотря на это, столь неприятный инцидент не мог быть расценен как просто спор между двумя несдержанными людьми, какими были оба оппонента. Тем более что в послании Льва Охридского содержались нападки на священные ритуалы и обычаи Римской церкви, а, в свою очередь, легаты нападали на священное наследие Византийской церкви» [81] Там же, с. 145-147. .

Попытки примирения, как видно, не удавались, становясь причиной для эскалации противоречий. Это в первую очередь относится к событиям 1054 г., тем более что в них участвовали и были преданы анафеме высокопоставленные персоны. Всё случившееся усиливало дисгармонию, хотя на видимом уровне всё оставалось по-старому. Как прежде, стороны были мало расположены друг к другу, относились друг к другу с подозрением, при случае в определенном отношении помогали друг другу; затем опять спорили, время от времени возобновляли переговоры; но чаще всего рассматривали друг друга отлученными от церкви и при этом вновь стремились к единству, хотя бы к ограниченному. Так продолжалось в течение столетий до 1054 г., так это оставалось и впоследствии.

Итак, можно утверждать, что в 1054 г. не было отлучения латинской церкви от греческой, как не было и отлучения греческой от латинской. Буллы об отлучении касались всего лишь отдельных людей. Римские легаты отлучили патриарха и нескольких его сотрудников, а несколькими днями позже патриарх отлучил легатов. Уже в те времена инцидент воспринимался как испытание терпения. И лишь гораздо позже в этом усмотрели начало так называемого «большого раскола», «великой схизмы». В то же время историки Церкви согласились, что Фотий во втором периоде своего патриаршества был в полном единении с Римом. После этого Фотия уже невозможно было обвинить как инициатора раскола, хотя при этом всё же большинство настаивает на существовании такового именно с этого момента. И раз необходимо было найти как для внутрицерковных расхождений в западной церкви, так и для раскола между греками и латинянами, «исходную точку», объявили такой точкой события 1054 г. как дату «великого раскола».

Преувеличенное значение, придававшееся буллам 1054 г., стало общепринятым, и потому папа Римский и Константинопольский патриарх во время II Ватиканского собора заявили совместно, что хотели бы вычеркнуть эти события из памяти Церкви. Этим они не могли упразднить разделения между православными и католиками, но они хотели покончить с тем, что отравляет сознание человека нашего столетия. Тот факт, что на разделение церквей не может повлиять акт «погашения воспоминаний об анафемах 1054 года», собственно, должен прояснить для каждого, что это разделение имеет другие причины.

Установленное крестоносцами господство латинян в Константинополе продолжалось едва ли полвека. В июле 1261 г. войска императора Михаила VIII (1259-1282), бывшего до этого в эмиграции, оккупировали город, и сам император прибыл туда в августе. Власть византийцев в столице империи была восстановлена. Для императора, который вновь мог править в своей столице, было очень важно достичь церковного единства между греками и латинянами. К этому вынуждали его, с одной стороны, духовные обязательства покровителя церкви, которые, по старым византийским обычаям, возлагались на императора [82] У греческих христиан осталось отчетливое убеждение в том, что император несет высшую ответственность за внутренние дела церкви, которая выросла в обычное право из прецедента созыва императором I Вселенского собора; так что еще в 1393 г., когда Византийская империя усохла до размеров города-государства, Константинопольский патриарх Антоний IV будет писать Московскому великому князю Василию: «Это немыслимо, что христиане имеют церковь, но не имеют императора. Власть императора и церковь составляют великое единство и общность, и это совершенно нестерпимо, что они отделены друг от друга». (Ср. Miklosich-Müller, Acta patriarchatus Constantinopolitani, II, 190f.; выборочный немецкий перевод письма патриарха у Hauptmann-Stricker, Die orthodoxe Kirche in Rußland. Dokumente ihrer Geschichte, Göttingen 1988, S. 196-199). Если бы католический богослов попытался высказаться о церкви сравнимым образом, он должен был бы определить роль папы в тех же словах, как Антоний говорил об императоре. , и эту миссию Михаил VIII воспринимал очень серьезно. Восстановление единства осознавал он своим долгом, потому что латиняне и греки, несмотря на их многовековые споры и даже недавние военные столкновения, еще не забыли, что Христос один. С другой стороны, на Михаила также воздействовало понимание политической необходимости искать примирения и компромисса для того, чтобы какое-нибудь латинское войско вновь не направило силы против Константинополя и не попыталось опять завоевать его.