Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Так же, как мы имеем обязанность уже здесь, на земле, снова и снова говорить об обещанном нам совершенстве в конце времён и восхвалять за него Бога, у нас есть повод быть благодарными нашему врачевателю и Спасителю за то, что Он держит лекарство наготове и дарит земной Церкви порядок, уравновешивая господство и подчинение, что помогает ей приготовиться к грядущему в вечности действительно совершенному порядку. В двухтысячелетней церковной истории были эпохи, в которые церкви обращались мыслями к обнадеживающей перспективе совершенства, и другие эпохи, когда они смиренно размышляли, главным образом, о неизбежных трудностях, возникающих на пути к нему. В зависимости от времени экклезиология находилась под влиянием того или другого аспекта церковности; в нашей исторической ретроспекции мы обратим на это особое внимание — размышляя о неблагоприятных моментах развития, которые наступали, когда нарушалось равновесие. В истории бывало и так, что в одно и то же время одни церкви выделяли одни аспекты, а другие церкви — совершенно другие. Это увеличивало напряженность между церквами и привело к тому, что они значительно отдалились друг от друга.

Не следует забывать слова Библии о том, какова должна быть Церковь: «Община верующих была одним сердцем и одной душой» (Деян 4:32). При взгляде же на историческую реальность Церкви мы должны устыдиться и признать, что можем говорить о том, что соотносится с ней, только с глубоким раскаянием. Не умаляя Слова Божьего и понимая, что Церковь никогда не была свободна от раскола, мы должны громко и четко говорить о том, что так не должно быть.

Как явствует из Нового Завета, уже в древней Церкви были разногласия и споры, и ни в одной из эпох истории Церкви дело не обстояло лучше. Кто говорит о единстве Церкви, вынужден, как ни прискорбно, заниматься бесчисленными расколами; и когда мы в символе веры называем Церковь единой, мы признаемся в доверии к Слову Божьему, которое призывает ее к единству, к свойству Церкви, эмпирически недоказуемому.

Откуда эта дилемма? Проистекает ли это только от наших грехов, которые делают нас неуживчивыми спорщиками? Или, может быть, из-за того, что мы стремимся к такой форме единства, которая вовсе не самая правильная? Не слишком ли мы привязаны, в конце концов, к тем человеческим усилиям, которые могут создать единство на бумаге, и слишком мало обращаем внимания на божественное деяние, которое созидает невидимое единство? Возможно, мы сверх меры любим те формы, которые создала наша собственная община, воплощая божественный дар? Не слишком ли мы зависим от привычных формулировок вероучения, от местных религиозных обрядов, от общепринятых правил благочестия и от господствующего церковного порядка? Или мы недостаточно глубоко заглядываем в корень проблемы? Возможно, в близорукой апологетике мы сравниваем лишь формы выражения, вместо того чтобы сравнивать между собой божественные дары, для которых и собственные формы, и чужие, — не что иное, как внешнее проявление? И, находясь в плену пристрастия к собственным формам, не уделяем ли мы слишком мало внимания той подлинной сути, выражением которой служат эти формы?

Возможно, мы считаем церкви разделенными из-за неудовлетворенности тем, что различаются символы, не замечая при этом, что вовсе не различается обозначаемое ими? И не потому ли дело дошло до многих расколов, что верующие начали оценивать жизнь других церквей по меркам собственной церкви, как говорится, «стричь всех под одну гребенку», вместо того, чтобы проверить, насколько другие, как, впрочем, и они сами, соответствуют Божьей воле.

II Ватиканский собор видит причину многих расколов в безмерном себялюбии церквей, об этом говорится в ст. 14 Декрета об экуменизме: «Наследие, переданное апостолами, было принято в различных формах и многообразно, и уже с первоначальных времен существования Церкви в разных местах его развивали по-разному вследствие разнообразия дарований того или иного народа, а также условий его жизни. Все это, вместе с внешними причинами и по нехватке взаимопонимания и любви, дало повод к разделению». Как II Ватиканский собор, зададимся вопросом, происходит ли нынешнее отсутствие полного общения церквей-сестер Востока и Запада от недостатка духовного единства, и потому действительно невозможно, или оттого, что состояние разделённости этих церквей больше связано с выдвинувшимся на передний план разочарованием в нехватке единообразия церковных традиций.

Наши церкви должны отдать себе отчет в том, каким образом, собственно, они могли бы сблизиться друг с другом. Они вновь и вновь ищут в своей экклезиологии основу для единства, которое возникло бы, если бы они полностью следовали своему призванию. Что касается предпринятых до сих пор попыток преодолеть расколы, то историки Церкви должны исследовать, соответствовали ли предпринятые меры нормам, которые следуют из экклезиологии, или человеческие ожидания были преувеличены, а потому со временем поиски единства приняли «минимальные масштабы», которые были продиктованы не волей Божьей, а человеческой неуступчивостью. Хочется надеяться, что предлагаемое исследование внесет свой вклад в общее дело. При известных условиях впоследствии также понадобится пастырско-богословский поиск такого образа действий, который в будущем позволит избежать ошибок прошлого.

Помимо всего прочего, необходимо примирение. Примирение с древних времен — постоянная тема церковной жизни. В местных церквах эта тема вставала и встает, когда нужно возобновить общность таинств для отдельных верующих или групп верующих, которые были подвергнуты отлучению от церкви из-за личных грехов, отклонений в вероучении или дисциплинарных провинностей. Примирение между местными церквами часто было необходимо в прошлом, оно требуется и сейчас в многочисленных случаях, когда утеряна полная общность и местные церкви более не находят достойного видимого выражения все еще существующего между ними духовного родства.

Отлученные от церкви верующие лишаются участия в единстве христианского бытия, но не утрачивают вовсе любовь Божью. Она продолжает действовать и подталкивает их к возвращению, и они ищут возможность примирения и восстановления своего полного достоинства. Для людей, вернувшихся к своей местной церкви, примирение означает прощение их персональной вины. Когда наши церкви из-за расколов не сохраняют единства, их достоинство быть церковью не утрачивается совсем, но уменьшается. Если между ними устанавливается примирение, это означает их прощение, прощение их общей вины в недостойном положении взаимной изоляции, с которым удается покончить. Для тех «церковных общин» [7] Обозначение «церковная община» было сформулировано, когда II Ватиканский собор работал над догматической Конституцией о Церкви «Lumen gentium». Оно было использовано в отношении общин, которые собор не мог признать полностью Церковью Христа, потому что этого не позволяли экклезиологические причины, отчасти только потому, что трех лет собора было недостаточно, чтобы прояснить все обсуждавшиеся вопросы. Из-за того, что этим общинам Божьим Духом были дарованы «многие начала освящения и истины, которые, будучи дарами, свойственными Церкви Христовой, побуждают к кафолическому единству» (ср. «Lumen gentium», ст. 8), для них было выбрано название, которое подчеркивает их сходство с церковью. Поскольку они подобны церкви, она может и должна стремиться к общему с ними свидетельству о Боге. , которые в период обособления потеряли кое-что из церковных «элементов Освящения и Истины» и, возможно, из достоинства быть церковью, примирение означает сверх этого обретение вновь того, чего им не хватает.