Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Если православие считает, что оно и есть вся истинная Церковь, и действительно верит, что «исключительно оно одно есть защитник истинной веры и ковчег спасения», это должно, делает вывод Пальмер, «всегда и вопреки всевозможным неблагоприятным обстоятельствам служить достаточным побуждением для неустанных стараний в молитве и практической деятельности и для непоколебимой и безграничной надежды на успех миссионерской деятельности в неверующем мире и в деле возвращения всех еретиков или схизматиков — латинян, англикан, лютеран или кальвинистов, — в истинное стадо». «Нас привлекло бы каждое живое проявление чувства с Вашей стороны, — пишет он в том же письме. — Почему истинно православная греческая Церковь не посылает, по меньшей мере, одного миссионера в Англию, в Оксфорд, который ныне, как известно всему миру, является центром значительного религиозного движения? Итак, подумайте, что Вы считаете более правильным... Наше обращение или наше возвращение в лоно Церкви; но сделайте же то или другое. Впредь не складывайте рук в возмутительной самоуспокоенности, при всем том внешне выражая не только терпимость, но даже нечто в виде признания братьями плохих еретиков, вроде латинян или англикан, и при этом одновременно думая про себя: „Мы одни суть истинная церковь, а вы все еретики, идущие по мрачному пути к гибели“ — все те, ради которых вы не пошевелили пальцем, чтобы привести их в Ваш единственный ковчег спасения».

Поскольку Хомяков не хотел ничего изменить в претензии православия на исключительность, но отвёл упрёк в безучастности к духовной нужде западных народов ссылкой на культурное превосходство Западной Европы над Россией, Пальмер написал в следующем письме: «Скажите мне, как можете Вы объяснить следующее? Уверяю Вас, что я ещё никогда не сталкивался с членом восточной церкви, мирянином ли, священником или епископом, у которого нашёл бы хоть слабый признак убеждённости в том, что его собственная церковь и есть всеобщая церковь. Я не нашёл никого, кто, если его серьёзно спрашивали, не признавал бы истинное духовное существование римской, т.е. латинской, церкви; я не нашёл никого, кто, спонтанно побуждаемый к этому своей верой, меня просто пригласил бы к обращению, тем более никого, кто с этой целью усердно приводил бы аргументы и совершал молитвы, как это обычно делают самые бедные и самые простые римские католики, чтобы всех, кого они считают заблудшими, привести в свое стадо».

Когда «communicatio in sacris» между католиками и православными было строго запрещено, действовавшие в Османской империи миссионеры были вынуждены повсюду, где верующие объявляли себя их приверженцами, гарантировать им собственные богослужения. Число мест, где католики совершали богослужения, выросло. Но, согласно закону Османской империи, наличия только богослужебной жизни было недостаточно. Верующие, которые объединялись вокруг миссионеров, нуждались в признанной султаном иерархии именно в своих гражданско-правовых интересах. Так как они, по религиозным соображениям, не должны были духовно общаться с иерархами своих предков, они не могли пользоваться и в государственно-правовом смысле покровительством уже существовавших епископов. Иначе у некатолических церковных властей возникала явная возможность, оказывая административное давление на перешедших в Католическую церковь, вынуждать их возвращаться в не принявшие унию приходы. Случаи прямых преследований католиков [296] вызывали волнения католического меньшинства. Они могли быть избавлены от небезосновательных опасений постоянного давления на их совесть только при помощи учреждения собственной иерархии, то есть формирования для них особых церковных структур.

Разделение церквей, углубившееся в XVIII в. из-за того, что экклезиология окончательно разделила духовную жизнь православия и униатов, имело следствием и деление наций в сфере гражданской жизни. Поскольку рядом с православными иерархами были поставлены отдельные иерархи для униатов, то люди, близкие по языку, культуре, обычаям и довольно часто связанные родственными узами, стали подчинёнными разных властей, которые в Османской империи ведали не только духовной, но и гражданской жизнью. Этим был вызван особый, для многих малопонятный аспект доныне горячо дискутируемой католиками и православными проблемы униатства. Дело в том, что маленькие народности, организованные как церковные общины, которые уже много столетий вели борьбу за своё национальное выживание, были расколоты из-за разницы в отношении унии и, следовательно, ещё более ослаблены в национальном отношении. [297]

Когда молодые униатские церкви консолидировались, новое поколение их клириков обучалось в духовных семинариях, которые были организованы по иностранному образцу и вначале базировались за границей, но со временем были учреждены и внутри страны. По уровню образования эти клирики соперничали с миссионерами и стали значительно отличаться от среднего уровня православного священства; многие из них приобрели у простого народа такой авторитет, который мог сравниться с тем, которым обладали западные миссионеры в XVII в. Со временем униатские церкви стали основывать социальные учреждения и школы по разработанным в Европе методикам и учебным планам. Они и помогавшие им миссионеры добились, таким образом, хороших результатов и тем начали деятельность, получившую во второй половине XX в. название «помощь развивающимся странам». Поскольку многие нуждались в школах, больницах, сиротских приютах и т.п., то эти заведения быстро множились и разрастались.

Справедливости ради следует признать, что таким образом многим людям была оказана помощь. Но были и такие, для кого гражданские и этнические права, которые в исламском государстве были тесно связаны с церковной принадлежностью, представлялись более важными, чем духовные мотивы, определяющие принадлежность к церкви. Более выгодное в социальном и культурном отношении положение униатских общин, внешне похожих на их исконную церковь, но находящихся и под иностранной защитой, — всё это легко усматривалось как повод для перехода из православия в католичество. Этому способствовало и то, что католический клир с радостью готов был заполучить новых членов для стада св. Петра, пренебрегая при этом серьёзной проверкой мотивов перехода из одной церкви в другую. Несомненно, что в XIX столетии и первой половине XX в. часть перешедших в униатство православных встала на этот путь вовсе не оттого, что находилась под впечатлением духовной привлекательности униатской церкви, а оттого, что была привлечена динамичностью униатских общин, проявившейся в процессе включения в церковное сообщество сформированного исламом общественного организма.