Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Когда в процессе турецкой экспансии там и тут латинские христиане и христиане-униаты были лишены своих церковных руководителей, тогда и греческие епископы могли «расширять» свою юрисдикцию и увеличивать число «послушных» верующих за счет до сих пор считавшихся, с их точки зрения, «находившимися в расколе» христиан. [450]

После Тридентского собора, когда началась католическая реформа, всё изменилось. В эпоху Ренессанса и ещё во время Тридентского собора епископы, посвящённые «раскольническим» патриархом Константинопольским или «раскольническим» архиепископом Охридским, могли действовать, при явном разрешении Рима, среди греков и албанцев Южной Италии; их община была признана как собственная, достойная уважения церковь. Это признание они утратили вследствие новых порядков, установленных при Пии IV и Пии V. [451] Теперь их епископов доставляли в Рим, и там они должны были отказаться от своих греческих традиций, которые прежде считались благодатными, а теперь характеризовались как заблуждения. Хотя вскоре после того Григорий XIII вернулся к традиции и вновь признал Константинопольского патриарха Иеремию и иерархов его патриархата собратьями по епископскому служению и не отрицал у греков существование церкви. Но уже при Сиксте V вновь распространились сомнения в церковности греков. В ответе, который был при нем в 1589 г. отправлен в Молдавию, шла речь о том, что принятие под юрисдикцию папы означает для молдаван гарантию спасения.

Ещё более отчётливо это выражено в булле, которой в 1595 г. Климент VIII предоставил унию русинам. В булле говорится, что тех, о которых папа явно полагал, что они находились «вовне», с унией он принял в церковь; и это им обеспечивает вечное спасение, потому что они обещают послушание Римской церкви и исправление того, что было у них ошибочным. Такое мнение о том, что представляли собой русины до унии, не имеет ничего общего с тем, что излагается в их ходатайстве и о чем они просили. В формулировках папской буллы речь идёт об экклезиологической позиции, которая распространилась среди латинян через несколько лет после Тридентского собора и, благодаря иезуитам, в особенности Петру Скарге, получила хождение в Польско-Литовском государстве. Она, видимо, произвела впечатление и на некоторых из тамошних русин, иначе было бы непостижимо, что римская точка зрения на унию нашла одобрение у части из них в Бресте. Остается надеяться, что богословско-историческая наука когда-нибудь выяснит, насколько была принята там ещё на рубеже XVI и XVII вв. новая экклезиология.

Из послания, отправленного Петром Могилой в 1645 г. в Рим, и из того факта, что он получил одобрение и у униатов предложенного им тогда пути примирения между обеими русинскими церквами, явствует, что наряду с противниками Брестской унии также часть её сторонников не были убеждены в посттридентском изменении экклезиологии. Послание противопоставляет единение, которое было достигнуто во Флоренции между двумя правоверными, в равной мере уважаемыми церквами и без вмешательства в наследие одной или другой стороны, брестским событиям, когда намеревались извлечь русин из состояния отсталости и ввести в единственно правоверную Римскую церковь.

Взгляд на Москву того времени проясняет ещё отчётливее убеждение Петра Могилы в равноправии обеих церквей. Русский Собор 1620 г. постановил, что при переходе латинян в православие необходимо крещение. Это было недвусмысленно обосновано тем, что латиняне отдалились от церкви и представляют ещё более худшую ересь, чем те еретики и раскольники, крещение которых отверг 95-й канон Трулльского собора. [452] В большей степени это, с московской точки зрения, относилось к протестантам. В Москве даже назвали Лютера, не долго думая, «Еретик Еретикович». [453] В 1643 г. было заключено соглашение между московской царской семьёй и датским королевским домом о женитьбе принца на царской дочери. От принца требовали, чтобы перед женитьбой он крестился, так как Русская православная церковь не могла признать его крещения, но он возражал с негодованием. На переговорах, которые последовали, просили быть посредником Петра Могилу. [454] Его точка зрения на это дело свидетельствует со всей очевидностью, что он явно отвергал все сомнения в церковности протестантов (и тем более оставшихся верными традиции западноевропейских христиан). Несправедливой, точнее сказать греховной, называет митрополит московскую позицию в письме к Вселенскому патриарху [455] и спрашивает, кто смеет сомневаться в действительном крещении тех, кто истинно верует в Святую Троицу и над кем совершён этот обряд в соответствии с наставлениями Христа, во имя Отца и Сына и Святого Духа, водным путём и в согласии с общим Преданием Церкви. Константинопольский патриарх обязан был вмешаться и принять меры, если в Московском царстве «рискуют распространять сомнение в деле, которое яснее солнца», несмотря на то, что вся восточная церковь «имеет общее мнение» относительно этого.

После смерти Петра Могилы другие греки прилагали усилия, чтобы изменить позицию Москвы. Так, Антиохийский патриарх Макарий выступал на Соборе в Москве 1655/56 гг. за отмену решения о крещении латинян и сумел добиться того, что было запрещено «поляков и всех франков, которые преданы папе, крестить, так как они, из всех вероисповеданий, нам ближе всех». [456] По пути домой Макарий вторично письменно изложил, что латинян не следует крестить ещё раз: «Мы признаём их священство и никогда не хиротонисали вновь латинских священников при обращении их в православие, также должны признавать и их крещение. Они только схизматики, а схизма не творит человека неверным и некрещёным, а творит только отлученным от Церкви». [457]

Из документов Римской курии можно сделать заключение, что там в последующее время больше не делали принципиальных отступлений от той оценки раскола, которая содержится в булле об унии, посланной русинам. Но сами эти документы едва ли могут служить доказательством того, что латинская церковь уже с того времени была твёрдо привержена такой экклезиологии, потому что прошло ещё много времени, пока повсюду, и там, где властители не принадлежали к латинской церкви, пастырская практика стала определяться этим воззрением.

Многочисленные факты конкретной пастырской жизни латинской церкви и отдельные шаги Римской курии в индивидуальных случаях позволяют сделать вывод, что, прежде чем новый взгляд получил всеобщую значимость, нужно было преодолеть долго длившееся сопротивление:

♦ ограниченное общение в таинствах, которое существовало в XVII в. на территориях мусульманского владычества и в отдельных случаях включало также возможность рукоположения за пределами границы раскола;