Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Сформулировать определение унии, которое было бы применимо ко всем церквам, вступившим в единение с другой церковью, или только в отношении восточных церквей, состоящих в единении с Римом, невозможно, потому что унии рождены различными эпохами, явились результатом различного сочетания мотивов, соответствовали различным историческим обстоятельствам и касаются местных церквей различного масштаба.

Обнаруживаются дальнейшие изменения в понимании раскола и унии, потому что с течением времени меняются требования, выдвигаемые относительно зримого становления духовного единства между церквами. Все церкви должны сохранять веру и духовное наследие во всей полноте. Но это не требует одинаковости бытия церковной жизни. Настаивать на единообразии вместо великодушного признания разнообразия форм, в которых проявляется на протяжении истории благодать Божья, означает, напротив, возлагать неудобоносимое бремя и прямо-таки вынуждать большие группы христиан оказаться вне церкви. Примета широты и соответственно узости признания свободного пространства для различных традиций сильно изменялась.

Бросив взгляд назад в эпоху, когда процветало представление о единстве в пентархии [463] , мы обнаружим состояние, о котором Комиссия по православно-католическому диалогу могла сказать в Декларации, принятой в Бари [464] , что «проведённый в 879/80 годах Константинопольский собор постановил, что каждый патриарший престол должен сохранять старые обычаи своей традиции: Римская церковь — свои собственные обычаи, Константинопольская — свои, так же точно и восточные патриаршие престолы» (ст. 53). Это в старое время для всех привычное понимание было, правда, сохранено лишь древними восточными церквами; греками и латинянами, напротив, оно чем дальше, тем больше предавалось забвению.

Так, например, во времена, когда обряды и церковное право Константинополя нашли широкое распространение в поместных церквах, состоявших в единстве с патриархом города императора, великий канонист Феодор Вальсамон (1140 — после 1195) разрешал негреческим православным христианам использовать их собственный язык при богослужении только в том случае, когда молитвы переведены точно с греческого образца. [465] И сегодня есть православные богословы, которые считают византийский обряд столь тесно связанным с православной верой, что они ставят под сомнение, могут ли неправославные христиане верно совершать богослужение [466] , и поэтому вопрос остаётся открытым: отдаёт ли православный церковный народ предпочтение тем апологетам, которые в единстве богослужебных обрядов видят существенный признак единства своей церкви, или православным, экуменически мыслящим, которые считают, что единение западных христиан с православием не исключает сохранения западных традиций. [467]

Норманнам, крестоносцам, венграм и полякам представлялось наилучшим, если бы вместе с экспансией на Восток они могли бы не только доставить туда своих иерархов, но ещё и принести формы своей церковной жизни. Братья униторы пошли навстречу подобным пожеланиям и добровольно перешли от армянского к латинскому наследию. IV Латеранский собор (1214 г.), напротив, решился, по крайней мере, проявлять терпимость к восточным обычаям, как это могло бы случиться «с согласия Всевышнего». Но такая терпимость с течением времени приобрела очень узкие границы, как показывает пример иезуитов, которые в соответствии с IV Латеранским собором поставлялись епископами у «христиан св. Фомы» и эфиопов. Ещё более узкие границы определил папа Бенедикт XIV (1740-1758), который, как большинство католических епископов и священников его времени, считал латинский обряд «лучшим и предпочтительным» по сравнению с восточными обрядами и склонен был рассматривать его вообще как единственный законный образец для литургической жизни всех христиан, так что ему представлялось легитимным лишь то, что соответствовало латинскому обряду; всё, что шло в разрез с латинским обрядом, должно было быть изменено. Но восточные обряды представляли нечто ценное для церкви, и потому и после Бенедикта XIV ещё оставалось разрешение восточным христианам, объединённым с Римом унией, сохранять собственные обряды, хотя в «улучшенной» по латинскому образцу форме. Правда, делали это больше из-за того, что надеялись склонить других восточных христиан для спасения их душ к их унии.

Римская церковь должна была пройти большой путь, чтобы вновь освободиться от самодовольной узости, с которой во II тысячелетии западноевропейско-римский образ бытия христианина характеризовался как образцовый и достойный подражания для всего мира. Очень важный шаг в этом направлении сделал папа Лев XIII (1878-1903) энцикликой «Orientalium dignitas» от 30 ноября 1894 г. [468] Он признал, по крайней мере, в одном отношении право весьма уважаемого древними церквами разнообразия, говорил с большим почтением о литургических традициях христианского Востока и делал следующий вывод: «Сохранение восточных обрядов более важно, чем ныне думают. Именно почтенная древность, свойственная различным видам этого обряда, есть выдающееся украшение всей церкви и одновременно позволяет проявиться божественному единству католической веры. Именно поэтому более отчетливо, с одной стороны, проявляется апостольское происхождение важнейших церквей Востока, потом именно через это высвечивается их древняя глубочайшая связь с Римским престолом. Пожалуй, нет более глубокого проявления вселенскости Церкви Божией, чем эти своеобразные драгоценности, которыми она одарена в различных формах обрядов и языков, некоторые из которых тем более благородны, что на них говорили апостолы и святые отцы церкви. Так как будто повторяется единственное в своем роде поклонение, которое выпало на долю новорождённого Христа, когда пришли волхвы из разных стран Ближнего Востока, чтобы помолиться ему».

Наконец, II Ватиканский собор вновь воздал честь чистой традиции церкви. Он установил, что в церкви с самого начала существовало многообразие, и церковь только тогда может сохранять всю полноту своего наследия, когда существуют множество традиций в духовной и церковной жизни, различные церковно-правовые установки, разные способы выражать в проповеди и исповедании истины Откровения, потому что «всё духовное и литургическое, дисциплинарное и богословское наследие с его различными традициями принадлежит всей кафоличности и апостоличности церкви». [469]

В богословском диалоге с древними восточными церквами [470] обнаружилась тем временем плодотворность возвращения к признанию разнообразия в богословском языке, потому что стало возможным выявить более чётко, что опредёленные догматические высказывания, которые долгое время были под подозрением как заблуждения, имели в виду совсем не то, что в них прочли жаждущие спора богословы. Если, например, дистанцироваться от того, чтобы использовать халкидонское выражение «две природы», где подразумевается Божественная и человеческая природы Спасителя, но ясно станет, что единство «Божественности и человечности» — это то же самое. И когда хотят избежать определения «лицо» в христологическом отношении, ограничиваться формулировкой «Один и Тот же», которая тоже встречается в тексте Халкидонского собора, или говорить «Он» или «в Нем», когда халкидонский текст охотно использует выражение «Его лицо» или «в Его лице», то здесь халкидонское учение перетекает в такую форму, которая больше не вызовет возражений нехалкидонцев. Итак, и здесь можно констатировать отсутствие содержательных разногласий без ущерба для продолжения существования различий в терминологии. Действуя аналогичным образом, можно прийти к общим христологическим выражениям и с неэфесянами.