Эрнст Суттнер - Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства

Собор 879/80 гг. отменил решения 869/70 гг., осуждавшие Фотия, и римские легаты согласились с этим по указанию папы Иоанна VIII (872-882) [26] Полное изложение вместе с указанием литературы: LThK *VI, 315f. . Однако Собор 869/70 гг. считается у католиков нового времени VIII Вселенским. Кардинал Роберт Беллармин, составляя в XVI в. список тех соборов, которые признаются католиками как вселенские, включил в свой перечень Собор 869/70 гг. и пропустил Собор 879/80 гг. Возможно, церковная история сложилась бы иначе, если бы Роберт Беллармин внес в свой список вселенских соборов не тот собор, который осудил Фотия, а тот, который проводился в пору мира и в духе единства?

Как бы то ни было, собор, осудивший Фотия, считается у латинян послереформационной эпохи вселенским, а Собор 879/80 гг. предан забвению. Отсюда латиняне нового времени и полагают, что осуждение Фотия Вселенским собором равнозначно осуждению ересиархов времен древней Церкви. Так в XIX в. латиняне считали себя вправе называть в церковно-исторических и соответственно конфессиональных исследованиях Фотия «виновником греческой схизмы», а православных фотианами (по образцу традиционных обозначений еретиков, как «ариане», «несториане», «яковиты»). Это встречалось и в официальных текстах, например, в одном пастырском послании парижского архиепископа Сибура во время Крымской войны [27] Архиепископ в своем пастырском послании называл Крымскую войну «крестовым походом против фотиан»; ср. рассуждения об ответе Хомякова на послание у Суттнера, Offenbarung, Gnade und Kirche bei A. S. Chomjakov, Wurzburg 1967, S. 137 ff. или еще в 1933 г. в предисловии к опубликованному Римской курией списку католических титульных епископств [28] S. Congregatio Consistorialis, Index sedium titularium Archiepiscopalium et Episcopalium, Vatikan 1933. . Когда же церковно-историческое исследование приняло к сведению события 879/80 гг. и стало ясно, что Фотий во втором периоде своего патриаршества находился в общении с Римом, от обвинений в его адрес вынуждены были отказаться. Но поиски «виноватых» сохраняли свою притягательность и впредь. Так возник миф о церковном расколе в 1054 г., в котором винили патриарха Михаила Керуллария и кардинала Гумберта, не принимая во внимание множество расколов, бывших прежде, и многочисленные факты единения последних.

В неоднократных попытках прийти к объединению, о которых шла речь в предыдущем разделе, церкви считали друг друга равными и пытались путем переговоров выяснить, как можно было бы урегулировать между собой все разногласия. Всегда, когда в ходе соборов удавалось достичь единства, церкви взаимно признавали одна другую хранительницей святого наследия по поручению Святого Духа и исходили из того, что для решения спорных вопросов требуется сотрудничество обеих сторон.

В этом разделе, напротив, речь пойдет об объединениях и попытках объединения, при которых одна из церквей, в силу исторических причин, обладала преимуществом и навязывала другой церкви собственное представление о том, что необходимо для единства, и не вела переговоров на равных, а просто требовала подчинения своей собственной позиции. Как правило, одна из сторон держалась так, будто она одна обладала полномочиями решать и выполнять роль наставницы по отношению ко всем остальным церквам, считая их менее значительными. В церковных документах латинян II тысячелетия часто употреблялось выражение «reductio in oboedientiam» («возвращение заблуждающейся церкви к должному послушанию»), когда речь шла об униях, поисках уний или желании уний такого рода.

Когда Римская империя стала христианской, в Средиземноморье господствовало убеждение, что христианство образует не только религиозное, но и государственное и культурное единство. В дни императора Юстиниана I (527-565) в высших слоях римского общества окончательно сложилась теория о единственной мировой империи единого вселенского христианства. В единой Римской империи с одним императором во главе может существовать лишь одна кафолическая церковь; повсюду, где существует эта единственная церковь, там властвует император; он отвечает также за единство церкви, — это было политическим девизом Юстиниана.

Мысль о христианстве как о религиозной, так и о социальной величине показала себя как в высшей степени действенная в истории; еще в XX в. ощущается ее эффект. В исследовании о влиянии позднеантичного политического богословия на тогдашние и более поздние события В. Пери указывает на целый ряд проблем, которые и мы будем исследовать. Он пишет: «В последующие столетия [29] Имеется в виду время после императора Юстиниана. зачастую случалось, что целые церкви, которые прежде были включены в область географически определённой христианской „ойкумены“ [30] К истории слова «ойкумена»: это страдательное причастие греческого слова «ойкеин» (= жить, поселиться). Уже в V в. до н. э. это слово употреблялось греками для обозначения «населенной земли». Претензии Римской империи объять весь (культурный) мир привели к тому, что уже в Новом Завете это слово применялось к Римской империи; ср. Л к. 2:1: «сделать перепись по всей земле (ойкумене)». Значение слова в Евангелии от Луки соответствовало тому, как позднее, в эпоху соборов, на которые приглашались церкви всей империи, соборы назывались вселенскими. Когда Иоанн IV Постник (582-595) называл себя патриархом «Всей Вселенной» и благодаря этому титулу хотел явиться «патриархом империи», папа Григорий Великий (590-604) протестовал и ввел для себя (и своих преемников) римский титул («раб рабов Божьих»). После падения империи термин «вселенский» стал применяться лишь в отношении церкви; так выражение это получило со временем нынешнее значение. , попадали под власть языческих или нехристианских народов, например, персов или арабов. При этом из-за тесной связи между христианским политическим единством и соборной формой „вселенской“ Церкви церковная система видимого всеобъемлющего общения оказалась в кризисе. Единственным возможным средством необходимого ее обновления считалось „освобождение“ христианских стран из-под власти неверующих при помощи военной силы, то есть „справедливая“, даже священная, война, которая имела целью обеспечить права и свободу христиан и защитить единственно истинную религию: эпоха крестовых походов началась с того, что византийский император Ираклий, чтобы вернуть реликвии Св. Креста, призвал христиан к первой религиозной войне за возвращение святых мест... С тех пор крестовый поход стал традиционным методом и моделью создания признанных необходимыми политических предпосылок для единства церкви, в особенности для единства церкви Запада и Востока, после того, как христианская империя была расколота франками на две части» [31] V. Peri, Sul carattere sinodale dell'Unione di Brest, в Annuarium historiae conciliorum 27/28 (1995/96) 789 f. .