Стецкевич М.С. - Свобода совести [Невычитанная калибрятина]

Таким образом, при всем многообразии нюансов и попятных движений в процессе противоборства религиозных толерантности и нетерпимости, общие тенденции представляются достаточно очевидными. Во-первых, на межгосударственном уровне сложилось по-

86

иимание необходимости закрепления хотя бы минимального уровня шаимной терпимости. Наиболее четким отражением этой тенденции мнился Вестфальский мирный договор (1648), утвердивший, как уже упоминалось, принцип «чья власть, того и вера».

Во-вторых, несмотря на стремление всех западноевропейских государств следовать принципу «чья власть, того и вера», фактическая терпимость в протестантских странах (за исключением Скандинавских) к середине XVII в. оказалась несколько выше. С другой стороны, сохранение во Франции преобладающего положения католической церкви делало реальной перспективу возврата к законодательной интолерантности, что впоследствии и произойдёт. Для практического закрепления сложившейся тенденции к веротерпимости и движения далее по пути к фиксации свободы вероисповедания, л впоследствии — и совести требовались дальнейшие теоретические разработки, которые, как будет показано далее, не заставили себя долго ждать.

Глава 5. Вопросы веротерпимости и свободы совести в философской мысли XVII в.

Теоретическое разрушение монополии католической церкви на обладание истиной, формулирование тезиса о свободе внутренней веры как самоочевидном и естественном праве, осуществленные крупнейшими идеологами Реформации — М. Лютером и Ж. Кальвином — явились отправной точкой для дальнейшего философского обоснования необходимости движения от религиозной нетерпимости к свободе вероисповедания, а в перспективе — и для их практической реализации. Однако на этом пути предстояло преодолеть немало препятствий, одним из которых была наметившаяся ещё в XVI в. тенденция к абсолютизации государственной власти. Государство всё в возрастающей степени стало пониматься как воплощение абсолютного права и разума. Не только в протестантских, но и в католических странах (как вследствие ослабления папства, так и под воздействием протестантской политической теории) возобладала концепция неделимости власти, считавшейся теперь принадлежностью исключительно государства. В практическом плане это постепенно привело к стремлению монархов поставить церковь под полный государственный контроль.

Поэтому основным вопросом, неизбежно встававшим перед каждым мыслителем, затрагивавшим проблемы свободы совести и вероисповедания, был вопрос о том, в какой степени эти свободы могут (или не могут) согласовываться с соображениями государственного порядка, например лояльностью граждан по отношению к власти. Ведь религиозное единообразие в соответствии с признанной в итоге и католическими, и протестантскими правителями формулой «чья власть, того и вера» по-прежнему рассматривалось в качестве если

88

не абсолютно необходимого, то крайне желательного условия существования устойчивого государства.

Мыслители, принадлежавшие к католическому лагерю, как правило, или принципиально отрицали веротерпимость, или относились к ней настороженно. Максимумом для них было признание политики веротерпимости более целесообразной по сравнению с желательным, но не всегда возможным религиозным единообразием. Французский политический философ Ж. Боден (1530-1590), явно под впечатлением сотрясавших страну в конце XVI в. опустошительных гугенотских войн, в основе которых лежал религиозный фактор, сформулировал тезис о допустимости существования нескольких вероисповеданий в государстве, считая это меньшим злом в сравнении с непрерывной гражданской смутой. Аргументы в защиту веротерпимости им, что характерно, приводились сугубо светские и политические, никак не вытекавшие из собственно католического учения. Принуждение к вере Боден считал делом не только бесперспективным, но и опасным, чреватым распространением атеизма, представляющего гораздо большую угрозу государству, чем любая форма христианства.

Указывая на уязвимость такого рода аргументов в пользу веротерпимости, современный американский исследователь Б. Тьерни отмечает: «Целесообразность оставляла возможность возобновления гонений при перемене обстоятельств». Действительно, наступление на права протестантов-гугенотов во Франции, гарантированные им Нантским эдиктом (1598), начатое в середине XVII в. королем Людовиком XIV, привело к тому, что французский католический мыслитель епископ Ж. Боссюэ (1627-1704) уже выдвинул на первый план функции монарха как хранителя «истинной веры». Представления же о свободе выбора религии характеризовались им как «кощунственное заблуждение». Наибольшее внимание, вполне в духе эпохи абсолютизма, Боссюэ сосредоточил на анализе возможностей использования государством католической церкви в качестве средства укрепления престола.

Английский философ Т. Гоббс (1588-1679) рассматривал, в отличие от Боссюэ, государственную власть, вне зависимости от формы правления, не как божественное, а как человеческое установление, но полагал её абсолютной, не подлежащей никакому земному суду и закону. По его мнению, на государство (государственные органы) перенесены права граждан, добровольно ограничивших свою свободу в его пользу. Гоббс считал правомочным не только введение религиозного единообразия «сверху», но и толкование правительством духовных законов. Вместе с тем философ делал симптоматичную

89

оговорку о невозможности повиновения власти в тех её действиях, которые очевидно противоречат «божественному закону» — например в случае введения ею идолослужения.

Б. Спиноза (1632-1677) в «Богословско-политическом трактате» (1670) также рассуждал о пределах контроля со стороны государства над индивидуальной совестью. Как и Гоббс, он был убежден в необходимости и полезности зависимости церкви от государства: «культ в религии и практика в благочестии должны сообразовываться со спокойствием и пользою государства, а следовательно, должны быть определены только верховными властями, а стало быть, эти власти должны быть и истолкователями этого».

Однако Спиноза подчёркивал, что речь идёт именно о «практике в благочестии» и «внешнем культе», а не о самом благочестии и внутреннем почитании Бога, ибо это—«право каждого». Спиноза объявлял наиболее разумной для государства политику веротерпимости, причём в отношении всех религий. Он рекомендовал государству поступать так, чтобы «право верховных властей как в отношении священных дел, так и мирских относилось только к действиям, а в остальном чтобы каждому дозволялось и думать, что он хочет, и говорить то, что он думает».