Замечания на книгу Мельникова Блуждающее богословие

Наконец, что касается третьего разноречия в отношениях богословов и представителей православной церкви к священству еретическому вообще и раскольничьему в частности, то мы не отрицаем его всецело: правда, что этот вопрос нельзя признать в нашей Церкви определенно и точно решенным, и потому было бы очень желательно по нему иметь точно определенное и обоснованное решение авторитетного для всех сынов Церкви собора; но все же все наши богословы и миссионеры, и при всем кажущемся несогласии их в частностях, по сознанию самого же Мельникова (стр. 192), в общем единомысленны: „они, считая еретическую хиротонию незаконною, антиканоническою и безблагодатную, пока еретики живут вне церкви, допускают, что православная церковь вправе в особо уважительных случаях принять еретиков и в частности раскольников в сущем сане, и чрез приобщение отпадших членов к своему живому телу возгреть в них действие живущей в ней благодати Духа Св., которая, как само собой разумеется, дана Спасителем только Церкви Его и вне ее не действует. Поэтому нисколько не противоречит себе и преосв. Антоний Волынский, когда подписывает, в звании председателя, постановление Миссионерского Киевского съезда о неканоничности и безблагодатности австрийской иерархии и тогда, когда в беседе с Мельниковым (стр. 193) считает их, архиереев, пока они не соединились с церковью, за простых мірян, а в то же время предполагает возможность принять их в сущем сане. К сожалению, по вопросу об отношении к еретической иерархии нет определенности и в „старообрядческой церкви", которая, по гордому заявлению Мельникова, „якобы все единогласно порешила и всегда содержит непоколебимо" (стр. 72). Для примера укажем хотя бы на отношение окружников к неокружнической иерархии: Арсений Швецов в своем „Сказании как поставлен во епископа второй Антоний (Златоструй № 2―3 за 1910 г.), именуемый Гуслицким, от которого, как известно, ведет свое начало противоокружническая старообрядческая иерархия, доказывает, что этот Антоний „вошел не дверьми" в священных правилах изображенными, а пролез дырою явного для всех беззакония и есть тать и разбойник". М. Кирилл в 1870 г. „послал Антонию запрещение от всякого священнодейства", а тот „мнимосвятительские действия все же продолжал". Кирилл, опираясь на авторитет освященного собора, еще раз подверг окончательному извержению из сана Антония в 1871 г. 5 июля, а тот в 1873 г., как бы в ответ на это, поставил в нижегородского епископа Иосифа. Итак, заключает Швецов, „из предложенного объяснения видно, что Иосиф, нижегородский епископ, поставился от 2-го Московского епископа Антония, бывшего уже не только под единым запрещением, но даже и под окончательным извержением священного сана от поставившего его митрополита Кирилла. Как же, поэтому нужно было окружникам отнестись к происшедшей от Антония ветви австрийской иерархии? Не иначе как к недействительной. И однако с таким священством окружники нашли возможным устроить примирение (в 1906 г.), считаясь с его санами, как с действительными. Разве это не противоречие, а таковых можно бы отыскать старообрядцев гораздо больше, если бы кто в противовес Мельникову задался такой целью.

XIII.

В учении Православной Церкви о таинстве покаяния искажения и противоречия Мельников видит в том, во-первых, что вопреки истинному, приведенному им догматическому учению Прав. Церкви (стр. 195―8) о действенности таинства, требующему, как обязательное условие его действенности, искреннего раскаяния. При Петре и после него от лица Синода на покаяние стали смотреть будто бы лишь как на гражданское удостоверение о благонадежности, приневоливая под угрозой штрафа, идти на исповедь, хотя бы и без искреннего раскаяния. Но, конечно, подобные распоряжения, целесообразность которых мы оправдывать не беремся, во всяком случае исходили не от мысли, что для действительности таинства не нужно искреннее раскаяние, а из желания видеть большую аккуратность в исполнении сынами русской церкви христианских обязанностей и, значит, здесь с принципиальной точки зрения никакого противоречия в учении нашей Церкви о таинстве покаяния и нет.

Точно так же мало говорит „об искажении церковью учения о таинстве покаяния" второй пункт обвинения об обращении Синодом при Петре „таинства исповеди в полицейский институт" (стр. 198―201), о чем будто бы ясно гласит Духовный Регламент, содержащий требование Петра к духовникам доносить о не оставляющих своих злых намерений кающихся против царской власти и государства, если они (духовники) узнают об этом на исповеди, ― ибо это распоряжение есть скорее свидетельство о неправильном воззрении на таинство со стороны гражданской власти, чем самопротиворечие Церкви, так как Духовный Регламент есть акт скорее гражданского законодательства по делам церкви, чем чисто церковный: он издан „повелением Петра" и „по соизволению Правительствующего Сената''. Правительство же церковное, принимая его, видимо, всячески лишь старалось согласить его с понятиями церковными, как в частности это видно и по данному пункту. В регламенте тщательно выяснено, что духовный отец только в том случае обязан сообщать об умышляемом злодеянии, когда каящийся „покажет себя, что не раскаивается, но ставит себе в истину и намерения своего не отлагает и не яко грех исповедует: но паче дабы тако согласием, или молчанием духовника своего, в намерении своем утвердися, что отсюду познать мощно: есть ли повелит ему духовный отец именем Божиим отстать всеконечне от намерения своего злого, а он молча и аки бы сумняся или оправдая себя в том непременен явится, то должен духовник не тако его за прямо исповеданные грехи прощения и разрешения не сподоблять (не есть бо исповедь правильная, аще кто не всех беззаконий своих кается), но и донести вскоре о нем, где надлежит, следуя указу... состоявшемуся 22 апреля нынешнего 1722 г... понеже объявление беззакония намеренного, которого исповедающийся отстать не хощет и в грех себе не вменяет, не есть исповедь ниже часть исповеди, но коварное ухищрение". (Регл, 102).

Так как „служити и прямити Государю своему" тогда требовалось присягою не от мірян только, как верноподданных, а и от священников, то требование духовного регламента Петра, видимо, было только частичным истолкованием этой присяги в применении к священникам, таинство же этим Регламент, конечно, по тогдашним понятиям, нисколько не хотел исказить, как, очевидно, и Синоду тогдашнему мысль об искажении понятия о таинстве безусловно была чужда; а если упомянутое средство и претит нашему современному сознанию, то ведь на него и смотрят обычно как на факт из области того прошлого, о чем среди потомков, благодарных Петру за его великое, принято с укором не говорить: ибо ему приходилось бороться за свои великие начинания с слишком многими врагами.