Замечания на книгу Мельникова Блуждающее богословие

Но увы, если все, ранее отысканные Мельниковым и с более свежими силами, разноречия и еретичества Церкви оказывались мнимыми, то к концу арсенал Мельникова уже совсем иссяк: все разноречия о таинстве брака уж очень белыми нитками сшиты: приходится делать такие натяжки, которые и самою снисходительною логикою не приемлются. В самом деле, разве затронутые Мельниковым вопросы касаются учения Церкви о существе таинства, его формы, материи и проч., все они только соприкасаются, как случаи, с вопросом об условиях при вступлении в брак для лиц, имеющих на то право; следовательно, как бы ни решались в жизни Церкви подобные практические вопросы, это учения Церкви о тайне брака нисколько не повреждает. В частности и перечисленные разноречия характера не противоречащего и исключающего, а лишь изъяснительного: если арх. Антоний или мисс. Александров ратуют против смешанных браков, это не значит, что они не единомудренны со своею Церковью в исполнении действующих по сему вопросу узаконений; если Св. Синод разрешил 176 калмыкам пребывать в прежнем браке без нового бракосочетания (факт непроверенный) в виде изъятия по особо уважительным условиям, нельзя же считать это за принципиальное противоречие тому, когда он в 1808 г. запрещает браки лишь возможные православных с раскольниками, вероятно, в предупреждение прозелитизма.

Вопрос о превосходстве девства пред супружеством историческим церковным сознанием решен положительно, а если „один какой-то богослов в диспуте доказывал преимущество брака пред девством семейственностью жизни Прес. Троицы, в которой есть Отец, Мать, Дух Святой, как божественное существо, якобы женского пола, и Сын" (стр. 228), то как и самый факт этого доказательства должно отнести на совесть Мельникова, так и доказательство на ответственность этого анонимного богослова; равно так же и выражения о браке Β. В. Розанова как „о грязной рогоже, к которой Церковь прикрепила пломбу с надписью: сукно ангельской чистоты" и ― Гринякина ― „брак есть сукно и настоящее ― божественной фабрики", произнесенные якобы ими в религиозно-философском обществе, до Церкви и ее учения о браке, как само-собою разумеется, не касаются.

Разрешение же Синодом брака в степенях родства, недозволенных нашею Церковью, для литовского края в виде исключения, как исключение и должно трактоваться, а не как противоречие себе. И даже инкриминируемое Мельниковым Синоду разрешение на повенчание кума с кумой, когда „в 1873 г. 19 апреля позволено было полковнику Андрею Лисецкому вступить в брак с вдовицею Анною Гульдынскою, у которой он крестил ранее того дочь" (232 стр.), не противоречит праву церкви: кум при крещении девочки не вступает в духовное родство ни с крещаемою, ни с ее матерью, равно как и кума при крещении мальчика: следовательно, брак Лисецкого был допустим.

XV.

„В богословских книгах господствующей церкви содержится разное верование и относительно 7-го таинства церковного елеоовящения" заканчивает свой критический „обзор вероучения Церкви" г. Мельников: 1) „Одни из богословов учат, что елеосвящение есть таинство прощения грехов" ― („Православное исповедание веры" и „Догматическое богословие" Антония), „другие (митр. Макарий) напротив утверждают, что оно есть таинство исцеления телесных болезней, а отпущение в нем грехов больному есть нечто иное, как только дополнение к таинству покаяния". 2) „Одни (иером. Михаил ― „лучший (!) сотрудник" Миссионерского Обозрения) ― что елеопомазание есть таинство смерти, оно готовит умирающего человека к смертному часу, чтобы исцелить человека от страха смерти, а тело приготовить на погребение"... а „другие (Иннокентий) такое понятие о таинстве елеопомазания признают латинским заблуждением". 3) „Православное исповедание" требует, чтобы это таинство совершаемо было священниками, а не другим кем. Епископы, значит (откуда же значит?), не могут совершать таинство елеопомазания. Иное говорится в богословии еп. Сильвестра. Здесь свидетельствуется, что это таинство совершалось никем иным, как священнослужителями церковными, т.е. епископами и пресвитерами"... (стран. 233―240).

Итого, три противоречия, но и эти немногие разноречия в вопросе о данном таинстве удалось изыскать Мельникову только при его уже достаточно установленной нами манере не стесняться средствами при оправдании намеченной цели. Конечно, и здесь, как и ранее, автор „Блуждающего богословия" не стесняется в нужных случаях одно не дочитать, другое по своему перефразировать, в третьем вместо одного понятия подставить другое и т.д. и в то же время не заметить, что сам же выисканные им и только кажущиеся противоречия подчас и сглаживает, или, лучше сказать, устраняет. Например: усвояя „Православному Исповеданию" учение о таинстве елеосвящения как о прощающем только грехи, он сам же выписывает из него ответ о плодах таинства такой, который что усвоение изобличает: „пользу и плоды, которые происходят от сего таинства, показывает апостол Иаков; они суть: прощение грехов или спасение души и здравие тела", а еще выше „Православное Исповедание" усвояет таинству то же что и апостол Иаков: „и воздвигнет его Господь и аще грехи будет сотворил, отпустятся ему" (ответ. 117). Точно так же и усвоение митр. Макарию учения об елеопомазании, как лишь уврачевании телесном, несогласно со словами последнего, приведенными Мельниковым же: „отпущение грехов чрез таинство елеосвящения есть ни что иное как восполнение отпущения грехов в таинстве покаяния, восполнение не по недостаточности самого покаяния для разрешения всех грехов, а по немощи больных воспользоваться этим спасительным врачеством во всей его полноте и спасительности". Значит, Макарий не отрицает в таинстве елеопомазания элемента ― прощения грехов, „Православное Исповедание" не отрицает исцеления от болезней, и противоречия между ними в действительности нет.

Учение „лучшего сотрудника" Миссионерского Обозрения иер. Михаила (ныне епископа старообрядческого) в выписках Мельникова, действительно, близко к латинскому взгляду на это таинство; но, во-первых, Мельников, по обычаю, вероятно, выписал не сполна, что говорит Михаил о таинстве, а только то, что ему нужно было, а во-вторых, если бы и действительно Михаил Семенов держался такого воззрения, то это его воззрение надобно бы усвоить скорее старообрядческой церкви, в которой он принят, при таком его учении, во епископы, чем православной, которая устами упоминаемого самим Мельниковым архиеп. Иннокентия в его „Обличительном богословии" именует такое учение как у Михаила, „латинским заблуждением" (стр. 238).

Наконец, разноречие в отношении совершителей таинства ― уже совершенно недобросовестная выдумка Мельникова. Если „Православное Исповедание" выразилось, что „тайна сия совершаема бывает от иереев и не от иного коего", ужели позволительно выводить отсюда, как делает это Мельников, что после этой фразы „епископы не могут совершать таинства елеосвящения"... Достаточно заметить, что раньше в ответе 117 та же книга говорит: „елеосвящение уставися от Христа, понеже егда посылаша ученики своя по два, мазаху елеем многи немощные и врачеваху", Разве апостолы все были священниками, а они самим Христом уполномочены были совершать елеопомазание, как же Православное Исповедание, вопреки себе, может лишить этого полномочия их преемников ― епископов. Ясное дело, что, усвояя священникам совершение таинства, Православное Исповедание предостерегает лишь мірян от совершения его своими неосвященными руками, а не епископов. И в древности, современной происхождению Православного Исповедания, как мы видели в X гл., это таинство совершали у нас не только епископы, но и патриархи. ― Сам же Мельников рассказал об этом, хотя и исказил Павла Алепского. Точно так же и из слов еп. Сильвестра, что „это таинство совершалось никем иным, как священнослужителями церковными, т.е. епископами и пресвитерами" ― весьма странно выводить мысль, будто он усвояет право совершать это таинство преимущественно епископам, а не священникам.