Алексей Муравьев - Старообрядцы. Другие православные [litres]

К чему пришло?

В результате Смуты в России образовалась монархия нового типа, близкая к европейской, а потом и вовсе западноевропейская. И дело здесь совсем не в смешанных браках монархов, ведь смешанные браки никак не вредят государству. Дело в том, что государственности стал присущ так называемый «абсолютизм», принципиально противоположный народной монархии. Идея государственного спасения, своеобразного Ковчега, подменяется европейской идеей «процветания». Подданный из «боголюбивого христьянина» превращается в «Сына отечества». Вместо сакрального возникает секулярный патриотизм. Секулярный же патриотизм нередко вырождается до банального национализма и ксенофобии. Любой человек, знакомый с современным «ура-патриотическим» движением, представляет себе, что имеется в виду.

Начинает меняться и достаточно радикально этническая база российской нации, ибо общество становится более разнородным. Увеличился процент выходцев с Запада, появились целые новые аристократические роды – Ягужинские, Шафировы… Если прежде «своими» иностранцами были татары, башкирцы, то теперь – поляки, шотландцы, немцы. Смещается вектор геополитики.

Собственность, как мы уже говорили, перешла от бояр и черносошных в государственную казну и к помещикам. Казачество было поделено на безреестровое и реестровое. Вместо народного ополчения с его патриотическим духом возникает профессиональное стрелецкое войско сословного характера. На смену ему пришла при Петре уже рекрутчина – очередная мера по закрепощению народа. В коннице оказалось дворянское сословие да казаки, а стрельцы превратились в пехоту. Появились особые воинские поселения – Пушкарская слобода и др. Ополчение как таковое не собирается до 1812 г., то есть до ситуации массового вторжения в Россию. Самый главный новый фактор после Смуты – растущее отчуждение новой аристократии от народа. Векторы развития перестают совпадать, социальные интересы тоже. Такое отчуждение сделало возможным использование народного ресурса для «рывка в Европу».

Это было сделано за счет закабаления народа. «Рабство дикое» настало со времен Годунова, а закрепилось при Алексее Михайловиче. В досмутной Руси у крестьян было куда больше личных свобод – хотя бы то же право перехода. При вотчинном землевладении крестьянин хотя и был зависим от феодала, но как вассал, а не как раб. Это была патриархальная зависимость, следы которой оставались в русском крепостничестве практически до его конца. Патерналистский принцип пронизывал хозяйственное бытие. Вотчинник не мог продать землю с крестьянами. И вот что интересно – до 1601 г. в России не было крупных крестьянских восстаний. А потом начинаются бунты: «медный», «соляной», Новгородский и Псковский. Затем два астраханских восстания и три масштабные крестьянские войны (сюда мы не относим вышеупомянутый поход Болотникова). Знаменитый историк В. О. Ключевский как-то заметил, что царь Петр хотел сделать из русских людей граждан, оставляя их рабами. Собственно говоря, он продолжал делать рабами тех, кто рабом прежде не был.

Есть еще один забытый результат Смуты. Он проявился в русско-грузинских отношениях. Александр, царь Кахетинский, лишившись русской поддержки, был убит в 1605 году по приказу шаха Аббаса. Не будь Смуты, возможно русско-грузинские связи сложились бы совершенно иным образом.

Смута как стадия циклического процесса истории

Рассматривая историю России, можно отметить, что для нее характерны циклически повторяющиеся периоды нестабильности и энтропии. Эти явления нарастают постепенно в виде социального брожения и потом – гражданских войн. Выход из периодов Смуты, как правило, осуществляется благодаря большому террору или большим уступкам. История российской цивилизации есть на 80% история Российского государства. Историю же государства едва ли можно удовлетворительно описать в категориях отрезка или даже луча. Скорее всего, для российской истории характерно именно циклическое развитие. Циклы могут иметь разную протяженность, но в них видится чередование фазы имперской (собирательной) и фазы смуты (возрастания энтропии, разрушения империи).

Мы уже приводили мнение Пивоварова, отказавшего России в революции, но углядевшего в ее истории периоды смут. С этой точки зрения прав А. И. Деникин, когда называл революцию и гражданскую войну «смутой». И неправ был Пушкин, назвавший смуту XVIII в. «пугачевским бунтом». Причина, разумеется, состояла в том, что один смотрел из самой смуты и даже был одним из ее активных участников, а другой писал в эпоху имперского «закручивания гаек» при Николае «Палкине». Таким образом, мышление в категориях смуты – это первый признак того, что смута отрефлектирована и будет преодолена. Когда смута не осознается как масштабный процесс реорганизации государственной и духовной структуры, значит, она не преодолена. Недавно Сергей Земляной написал: «Сейчас в России подлинным консерватором является тот, кто мыслит ее настоящее по модели Смуты». Итак, консерватор – это тот, кто отчетливо понимает издержки смуты, то есть то, что в процессе реорганизации теряется. И модернист, соответственно, тот, кто этого не понимает.

Другой консервативный публицист, М. Ремизов, вторит С. Земляному: «Смута, если иметь в виду ее архетипическое проявление в XVII веке, – это осуществляемый в броуновском движении общественный поиск власти. Иначе говоря, благополучно разрешенная смута в той же мере, как и победившая революция, создает между властью и подвластными обновленные формы совместности, позволяющие говорить о “коллективном субъекте”». Вот это рефлектирование последствий и значения смуты есть главный предмет стремлений консервативной идеологии. Идеология или стратегия развития не столько «ищут власть», как думает Ремизов, сколько ищут формы осуществления власти. То есть власть была найдена в лице Михаила и Филарета Романовых, но осознание того, что произошло в результате смуты, пришло в ходе Великого русского раскола и петровского модернизационного кризиса.

М. Ремизов считает, что «вопрос о разрешении смуты – это вопрос о формах мобилизации». В этом с ним трудно согласиться. Получается, что включение РСДРП в захват власти в 1917 г. было переходом смуты в стадию мобилизации, то есть в стадию «революции» («революция начинается в тот момент, когда претендующий на господство новомобилизованный субъект выходит на авансцену»). Как кажется, автор несколько торопится: приход к власти харизматической личности или силы (партии) не означает конца смуты. Специфика процесса именно в том, что именно в ходе смуты на исторической сцене появляется претендент, «самозванец», нелегитимный двойник. И большевики с эсерами были как раз таким коллективным самозванцем.