Алексей Муравьев - Старообрядцы. Другие православные [litres]

Как известно, двойничество есть один из самых древних сакральных мифов, которые определяют культуру и социальное поведение людей. У каждой личности в мифологической проекции есть темная ипостась, двойник, антипод. Древний сакральный дуализм Ахурамазды и Ахримана, Одина и Локи, добра и зла отражает представление архаического человека о дуальной структуре мира, где противоположности, инь и ян, взаимодействуя, движут все живое. Каждая личность в нравственном смысле – согласно такой точке зрения – есть поле взаимодействия таких сущностей. Вспомним о народном представлении о бесе и ангеле на разных плечах человека. И сам человек имеет в себе такое внутреннее существо – благое, вынужденное сосуществовать и бороться с внешним, грешным и злым. В социальном и политическом смысле двойник появляется как бастард, «человек в железной маске», злой близнец или, наоборот, как добрая ипостась злодея. Этот двойник нередко стремится вытеснить прототип посредством самозванства, выдавая себя за него.

«Доброго царевича» порешили вроде бы по приказу Годунова. И тогда в царстве, охваченном злом и интригами, появляется двойник – «воскресший» царевич, да не один. В этом самозванстве есть поиск новой сакральности власти, утерянной в ходе смуты. Именно в идеале «народной монархии» сильнее всего выразился идеал «поиска настоящего», когда в наличной власти опознается двойник , захвативший власть. И тогда появляются самозванцы – как правило, выходцы из народа, долженствующие заполнить вакуум легитимности. Двойственность преодолевается в смуте как искушение двойственностью, как вопрошение двойничеством.

Культурно-интеллектуальный аспект Смуты

Вне всякого сомнения, Смута – как первый массовый контакт московлян с польско-литовской культурой – оказала на их культуру и менталитет большое действие. Жители Московской Руси вступили в контакт с носителями европейской культуры. Можно сказать, что европейские культурные вкусы, просеянные через польское сито, стали прививаться теперь и в Московской Руси. Если ранее европейские культурные веяния попадали на русскую почву через Новгород и другими путями, но уже в адаптированном виде, то здесь можно говорить о возникновении целого культурного космоса, параллельного миру Традиции. Вспомним обычаи польских фрейлин Марины Мнишек – обычаи, которые показались московлянам дикими и некультурными.

Главным эффектом Смуты оказалось сначала латентное, а затем и открытое существование двух параллельных культур: традиционной культуры русского народа и его соседей – и мира «моды», престижной западной культуры. Со времен Смуты раздвоенность культуры и разделенность народа только возрастали, так что можно сказать, что именно в результате Смуты была создана культура европеизированной беспочвенной элиты, которая обрела самобытность во многом благодаря усилиям Пушкина, Толстого и Достоевского, русской композиторской школы (Мусоргский, Чайковский, Бородин, Глинка), художников-передвижников и других. Но раздвоенность культуры и интеллектуального пространства осталась. Она, в частности, выразилась в появлении такой группы, как интеллигенция. Именно этой группе было суждено выступить главной идеологической силой Смуты ХХ в. Она же и поплатилась за это в ходе имперского отката при Сталине.

Возникает феномен параллельной истории ( две истории , как назвал это А. Дугин): параллельно с «культурной» Россией существует и другая Россия, генерирующая свою народную культуру. Россия в результате Смуты пережила настоящий крах Третьего Рима, крах великого предназначения. Болезненность в национальном вопросе, в самоопределении, в конце концов, и сам «главный русский спор» есть производное этого краха и этой нереализованности. После потрясений наступила опустошенность, прорвавшаяся в попытке «штурма небес» аскетическими энтузиастами капитоновского толка и в «византийском проекте» патриарха Никона. Оба движения выражали разную направленность и разные устремления, – разные, но в целом сводимые к социально-утопическому оптимизму западного толка и эсхатологическому пессимизму несколько монофизитского (то есть дуалистского) характера.

Культура приобретает характер дуальности, двойственности. Тут и психологическая двойственность (уже упомянутый выше аспект двойничества), и чисто культурная: различные поэтические традиции в духовных стихах и у Тредиаковского и Ломоносова. Двойственность проникает и в сферу бытовую, начиная создавать сферу двойных нравственных стандартов.

Духовный аспект Смуты

Духовный облик населения Московского царства формировался в течение нескольких столетий и был связан прежде всего с сознательным изоляционизмом. Российские государи и патриархи пребывали в убеждении, что Запад в широком смысле (то есть Европа) в результате отступления католицизма от «богопреданной церковной старины» и падения Византийской империи (1453 г.) не просто отпали от православия (что отчасти верно), но некоторым образом сошли с пути спасения, который мыслился ими как согласие и сотрудничество православного государства и Церкви. Запад выпал из Священной истории, оставшись внешним фактором по отношению к ней. Если при Иване Грозном в ходе Ливонской войны западный мир по старой памяти выступал еще как ненадежный партнер, то в ходе Смуты и захвата Руси этот последний образ был разрушен. Смута выступила политическим и культурным разрывом с Западом (был подобный разрыв и у Византии – Четвертый крестовый поход).

В результате этого поворота Запад из партнера стал стратегическим соперником и даже отчасти врагом всего русского мира. Проявилась одна из трагических черт русской истории: тяготение экономическое (а потом и культурное) к Западу вступало в противоречие с духовным императивом. Алексей Михайлович, а затем и Петр разрешили это противоречие в самом радикальном смысле. Они выбрали Запад, а на Руси стали круто ломать всю древнюю духовную традицию.

Православие, воспринятое русским народом от Византии, не было изначально сориентировано на существование в изоляции и было религией не какого-либо отдельно взятого государства, но целого содружества стран, противостоящих как Западу с его агрессивным папством, так и Востоку с его фанатичным турецким исламизмом. Можно сказать, что последний родился именно в результате завоевания старых исламских стран тюркскими племенами, напавшими на Константинополь. Но по мере того как оба врага отхватывали от православного «содружества наций» по кусочку и наконец забрали все, осталась практически одна Россия. Именно она и стала Новой Византией – и тогда Запад обрушился на нее. Но это был уже не тот монолитный католический Запад, который существовал до Великого Западного Раскола. В результате харизматического переворота, осуществленного вождями протестантизма, западный христианский мир был разделен, а католицизм обескровлен. И именно в славянских странах, оставшихся под влиянием Запада, начинается поход на Русь, чтобы раз и навсегда уничтожить остатки Византии. С тех пор отношение к Западу стало больным местом русской духовности.