Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Раббан Симон сын Гамалиила говорит: даже если говорить о Книгах, их дозволялось переводить только на греческий. Мудрецы проверили, и оказалось, что Тору можно было полностью перевести только на греческий… Рабби Ирмия сказал во имя Хийя бар Аббы: Аквила-прозелит перевел Тору перед р. Элиэзером и р. Йегошуа, и они похвалили его и сказали: «Ты прекраснее сынов человеческих» (Пс 44:3) ( иер. Мег 1:8, 71а – b) [881].

Причина такой заботы о переводе – в неизбежном отсутствии буквальной точности. Невозможно перевести текст с одного языка на другой так, чтобы он остался «точь-в-точь таким же». По-видимому, однако, с греческим языком мудрецы такой проблемы не видели – «их дозволялось переводить только на греческий». Это связано с красотой и глубиной греческого языка – «красой Иафета». Особое отношение мудрецов к греческому языку прослеживается здесь совершенно ясно. Хотя они предпочитали перевод Аквилы, Септуагинта в их глазах также имела ценность. «То, что случилось при царе Птолемее» в цитированном нами выше отрывке из Вавилонского Талмуда описывается как чудо; такое же отношение встречаем мы и в античных грекоязычных иудейских источниках – в «Послании Аристея» и у Филона, где перевод Септуагинты также описывается как чудо, событие важное и однозначно позитивное; Филон говорит даже, что в память о нем был установлен особый праздник ( Моис 2.25–43).

Однако некоторые источники представляют нам и совершенно иную картину. В Масехет Соферим , сборнике, составленном после Талмуда, примерно в VIII в., то, что случилось при царе Птолемее (перевод LXX), описывается так: «День этот был тяжелым днем для Израиля – как тот день, когда изваяли Золотого тельца, ибо невозможно было перевести Тору во всей ее полноте» (1:7). Подобные же выражения встречаем мы и в пост-талмудическом списке постов, дошедшем до нас во многих источниках. Один из самых известных озаглавлен Мегиллат Таанит Батра ; он входит в книгу Халакот Гедолот , составленную р. Шимоном Каярой в Вавилонии IX в. В список входят посты, установленные в память о различных событиях, начиная от библейских времен и до событий вскоре после разрушения Храма. Этот список в дальнейшем воспроизводился во множестве галахических трудов. В нем мы находим такой пункт: «Вот дни, когда мы постимся ради Торы… 8-го тевета, во дни царя Птолемея, Тора была переведена на греческий язык, и тьма сошла на мир на три дня» [882].

В этом источнике не объясняется, почему перевод Торы на греческий язык стал трагедией, достойной оплакивания: по-видимому, авторы считали это самоочевидным. Суламифь Элицур, недавно предпринявшая детальное исследование этих списков, полагает, что в свете принятия Септуагинты христианами перевод Торы на греческий начал восприниматься как преступное действие, нанесшее ущерб евреям [883]. Элицур приводит даже древнюю формулировку, которая звучит так: «Ради блага Израиля не следовало переводить Тору». Это утверждение удивительно сходно со словами мидраша Танхума , который мы обсуждали выше, говоря об устном законе [884].

Из всего этого мы видим: мудрецы понимали, что их учение, переведенное на греческий язык, сделается всеобщим достоянием. Изначально радостное событие – восстановление связи с Торой для иудеев, не знающих иврита – сделалось поводом для скорби несколько столетий спустя, когда Тора перестала быть достоянием одного лишь еврейского народа, и у христиан появились основания говорить: «Израиль – это мы!» Это объясняет, почему раввины так настойчиво возражали против перевода устного закона.

Тора стала всеобщим достоянием – но хотя бы устный закон, наследие предков, иудеи продолжали хранить в секрете. Цена, которую пришлось заплатить за доступ к Торе грекоязычных иудеев, оказалась слишком высока; иудейская община не готова была выплачивать ее дважды. Мидраш Танхума делает и более далеко идущий вывод: устную Тору для того и оставили устной, чтобы избежать ее перевода.

Все вышесказанное приводит нас к заключению, что в иудаизме описываемого периода сложились два различных корпуса текстов: устный раввинистический корпус – и письменный корпус, включающий в себя апокрифы и псевдэпиграфы. Складывание этих двух корпусов отражало в себе развитие различных нормативных систем: западного иудаизма, основанного на записанной Торе, и иудаизма восточного, основанного на устном законе. Иудеи западной диаспоры не приняли новую раввинистическую традицию. Вместо этого они читали Библию (по-гречески и по-латыни) и исполняли ее заповеди так, как их понимали, и согласно имевшимся у них традициям. Как из иудейских, так и из неиудейских источников очевидно, что они соблюдали иудейские пищевые запреты [885], о которых в Библии говорится достаточно подробно [886].

Мы полагаем, что вакуум, возникший в западной диаспоре в результате отчуждения от раввинистических центров, был использован Павлом и первыми апостолами, а затем и отцами Церкви, начавшими распространять в западных иудейских общинах (наряду с языческим населением) свое учение. Остается фактом, что Павел практически не проповедовал на востоке; по всей видимости, он полагал, что его учение может быть принято в первую очередь на западе, в грекоязычной иудейской диаспоре. Иудеи из западных общин, как и те прозелиты, что к ним присоединялись, должны были легко принимать Павла – ученика Гамалиила I, который приходил научить их устному закону (и до некоторой степени научил) [887]. Серьезное преимущество Павла, а также некоторых ранних апостолов, состояло в том, что они учили и писали по-гречески.

Духовное отчуждение, существовавшее между западной диаспорой и раввинистическими центрами Израиля и Вавилонии, а также недостаток коммуникации с этими центрами, общавшимися и учившими на непонятном языке, облегчали Павлу доступ в синагоги и возможность там проповедовать. В западной иудейской диаспоре отсутствовала структурированная сеть связи, которая могла бы позволить ей вступить во взаимодействие с восточным иудаизмом, и это позволило Павлу и первым христианам заполнить вакуум, создав свою организованную и структурированную сеть. Сообщество, связавшее себя этими новыми узами, в значительной степени состояло из иудеев, отчужденных от своих братьев на востоке [888]. В последующие столетия некоторые из них стали христианами или иудео-христианами, другие остались «библейскими иудеями». Христианство воспользовалось отсутствием иудейского религиозного лидерства и заполнило этот вакуум – в собственных религиозных интересах. Еще один урок, вынесенный из состояния иудаизма на Западе, привел к тому, что у самих ранних христиан переход от устной традиции к записи преданий и учения произошел относительно быстро. Его начали Павел и другие апостолы, а продолжили евангелисты. Духовные основатели христианства скоро поняли, что распространению идей препятствует не только языковой барьер, но и сохранение их в устной форме. Возможно, этим и объясняется краткость «устной фазы» раннего христианства – как (в первую очередь) между проповедями Павла и публикацией его посланий, так и между учением и деяниями Иисуса и записью их после 70 г. н. э. Впрочем, эта тема заслуживает более внимательного исследования, поскольку напрямую связана с методологическими подходами к изучению Нового Завета.