Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Древние историки и сведения

Древняя историография как жанр не вполне походила на свою современную «наследницу». Однако скептицизм относительно того, что «наименование «историка» имеет какое-либо отношение к исторической точности» [1481], преувеличен: если бы оно не имело никакого отношения к точности и достоверности содержания, мы не могли бы делать из древних исторических сочинений никаких выводов и, следовательно, не знали бы об античности почти ничего [1482]. Лукиан пишет, что хорошие биографы избегают лести, искажающей события ( Как следует писать историю 12), и лишь дурные историки выдумывают факты (например, Как следует писать историю 24–25). Полибий, хотя сам он ранее и восхвалял отдельных личностей, настаивает на том, что истинный историк должен хвалить и осуждать не людей, а их дела (Полибий 10.21.8). То, что историки писали, руководствуясь богословскими, политическими и иными интересами, вовсе не означает, что они все выдумывали! [1483]

Даже апологетический и риторический подход Иосифа Флавия, как правило, не выхолащивает сущность библейских или иных сюжетов, которые он пересказывает. Изображая смерть Агриппы по всем правилам трагического искусства, используя в качестве предзнаменования филина ( И. Д . XIX, 8.2) [1484], Иосиф дает себе волю как мастеру риторической истории (эллинистические риторические и трагические художественные приемы интересуют его куда больше, чем Луку) – однако не выдумывает ради этого саму смерть Агриппы. Клэр Ротшильд предлагает вполне сбалансированную, центристскую оценку: историки, подобно ораторам, заявлявшие, что ставят истину превыше стиля, различались по своим предпочтениям, но по большей части работали одновременно с информацией и с выразительной ее подачей [1485].

Интеллектуалы часто считали историю интересной и увлекательной [1486]. Разумеется, увлекательными были и романы; однако, как справедливо спрашивает Грегори Стерлинг о втором томе Луки, «призваны ли Деяния развлечь – или увлекательно сообщить о чем-то?» [1487]. В отличие от писателей других жанров, историки стремились в первую очередь донести до широкой публики истину [1488]. Если романы были предназначены именно для развлечения [1489], то историки верили, что могут развлекать читателя, не пренебрегая исторической истиной [1490]. Палестинская агада (возможно, более близкая к Матфею, чем к Иоанну или Луке), по-видимому, допускала большую свободу в обращении с материалом, чем эллинистическая историография.

Историки древности, как правило, стремились точно передавать сами события, если не их подробности [1491], и сурово критиковали других историков за неточности или предрассудки [1492]. Аристотель отмечал, что разница между «историей» и «поэзией» не в литературном стиле, ибо всякий желающий мог бы переложить Геродота стихами; однако первая рассказывает о том, что действительно произошло, а вторая – о том, что лишь могло бы произойти [1493]. Поэтому даже более риторически ориентированные историки признавали, что исторический труд требует не только риторического искусства, но и исследования фактов [1494]. Плиний Младший, оратор, которому так и не выпало случая написать собственную историю, настаивал, что главная цель истории – точность в изложении фактов, а вовсе не риторические красоты ( Письма VII, 17.3); риторика уместна лишь там, где проверены все факты (VIII, 4.1) [1495]. Хотя риторический уровень Луки намного выше, чем у Марка, он – не элитный историк: ни его греческий язык, ни риторическое искусство не позволяют помещать его в одну категорию с куда более риторически ориентированным Иосифом Флавием [1496].

Историки Античности зачастую были достаточно критичны к своей информации; некоторые из них стали основателями критических методов, используемых в историографии и по сей день [1497]. Мы часто видим, как они критикуют сообщения своих предшественников [1498]: так, Арриан зачастую оценивает различные сообщения, сравнивая их и отмечая, например, что о той или иной примечательной истории древнейшие авторы-очевидцы ничего не сообщают, а значит, возможно, она не заслуживает доверия [1499]. В тех случаях, когда трудно было определить, где правда, писатели часто представляли несколько версий происшедшего и предлагали читателю сравнить их самому [1500]. Историки признавали также, что источники, более близкие по времени к описываемым событиям, в целом надежнее сообщений об отдаленном прошлом [1501]; этот критерий важен и для Луки, который пишет примерно через полвека после событий, отраженных в его Евангелии [1502].

Сколь аккуратен Лука-историк?

И все же некоторые античные историки обращались с доступной им исторической информацией куда аккуратнее, чем другие. Как можно оценить в этом отношении Луку? Я приведу ряд наблюдений, которые можно было бы развить намного подробнее, однако мне представляется, что для изучающих сочинения Луки они самоочевидны. Во-первых, исторические проблемы Луки возникают именно там, где мы более всего вправе ожидать их от древней историографии. Когда мудрец Гамалиил в неизреченной мудрости своей упоминает революционного вождя (Деян 5:36), который, если верить Иосифу, еще не явился, не стоит слишком удивляться: мало того что это устное уверение, так оно еще и прозвучало за закрытыми дверями, и едва ли Лука мог найти свидетелей той речи.

Во-вторых, напротив, там, где мы вправе ожидать точности от хорошего античного историка, Лука точен. Например, именно в повествовании от первого лица («мы»), предполагающем информацию от очевидцев, у Луки появляются наиболее разработанные сцены и подробности событий [1503]. Там, где в посланиях апостола Павла видна хронология его жизни и деятельности, она почти буквально совпадает с последовательностью Деяний [1504]. В ранних главах Деяний также отмечаются значительные совпадения с внешними источниками [1505].

В-третьих, как всякий ученый, работающий над синопсисом известных ему Евангелий [1506], Лука берет часть материала от Марка, часть – от Матфея. Он регулярно исправляет грамматику Марка, однако содержание заимствованных повествований и речений в целом оставляет в неприкосновенности [1507]. Если мы хотим предположить, что в местах, недоступных нашей проверке, Лука изменял свой метод и пускался в выдумки, придется исходить из того, что он предвидел, какие источники сохранятся до наших дней, а какие нет. Древние историки достаточно свободно организовывали свой материал в связные повествования – и не ожидали друг от друга того, что эту свободу используют для вымысла. Выдумывание небылиц – преступление, в котором Полибий не обвиняет даже Тимея (который, по-видимому, также считал, что в основе исторических повествований должны лежать факты) [1508]. Здесь, возможно, нам следует обратиться к предисловию Луки, показывающему, чего именно стоит ожидать от его труда.