Коллектив авторов - Иисус. Все мировые исследования

Разумеется, источники биографий, написанных через много лет после смерти протагониста, включают в себя немало легендарного; однако от биографий, написанных при жизни очевидцев, мы вправе ждать куда большей верности историческим событиям. Например, я исследовал биографию Отона, написанную Светонием через 40–50 лет после смерти императора (для сравнения, апостол Марк писал примерно через 40 лет после смерти Иисуса) [1449]. Хотя в «Отоне» Светония меньше двух тысяч слов, я обнаружил в нем сорок восемь совпадений (и более тридцати из них – близких) с рассказом Тацита и столько же – между Светонием и Плутархом (а также около тридцати близких совпадений между Плутархом и Тацитом). О людях, живших всего за поколение или два до них, такие биографы, как Светоний, Плутарх, Марк или Лука, не сочиняли романов, – они достигали своей цели, используя доступные им достоверные материалы.

В случае Луки дело осложняется тем, что его труд состоит из двух томов, причем второй из них (несмотря на ряд убедительных аргументов в пользу обратного) самоочевидной биографией не является. Деяния не сосредоточены на каком-то одном персонаже (несмотря на первостепенную роль апостола Петра и особенно апостола Павла), и пусть даже параллели между этими персонажами и евангельским Иисусом позволяют сравнивать Деяния с античным жанром «параллельных жизнеописаний», отсутствие во втором томе единой доминирующей фигуры не позволяет называть его биографией как таковой (хотя, возможно, это биографическая история, или комбинация этих двух жанров) [1450]. Деяния завершаются не смертью Павла, что было бы естественно для биографии, но более оптимистично, – тем, как он отправляется на проповедь в сердце империи.

Если относительно Евангелий практически все исследователи согласны, что перед нами биография, то в Деяниях, как правило, видят разновидность историографии. Высказывается немало предположений о теме Деяний (например – политическая история), о поджанре (скажем, апологетика), о форме (однотомная «монография», как работа Саллюстия) – однако, вслед за Дибелиусом и Кэдбери [1451], большинство ученых признает, что жанр Деяний – это историография в той или иной ее форме; куда меньше исследователей видит в ней биографию, а другие предположения, такие как «роман» или «эпос», и вовсе остаются экзотикой [1452]. Использование интерпретативных речей [1453], внимание к историческим событиям, случайный стиль синхронизации с историческими событиями, происходившими вне рамок повествования [1454], и другие элементы – все указывает на это [1455].

Хотя два тома книги, возможно, различаются по жанру [1456], их несомненное сюжетное единство [1457]побуждает внимательных читателей воспринимать их вместе. Евангелие, взятое само по себе – биография, однако в составе двухтомного труда Луки оно становится биографической частью истории – так же как авторы многотомных исторических трудов порой посвящают целый том или раздел какому-либо выдающемуся историческому деятелю [1458]. Это заставляет нас внимательнее присмотреться к историографическому подходу Луки.

Античная историография

Поскольку историки не просто цитировали летописи, а излагали связные истории, важнейшую роль в их деле играла риторика [1459]. Одни использовали больше риторических украшений, другие – меньше, однако в связности повествования были заинтересованы все. Даже Полибий полагал, что историки должны выносить суждения о том, заслуживают ли народы или отдельные люди критики или похвалы (Полибий 3.4.1).

Придавая своему повествованию связность, античные историки не считали, будто искажают свой материал. Напротив, зачастую они верили, что та логика, которую они наблюдают в истории, вложена туда божественным провидением [1460]. Создавая свои «параллельные жизнеописания», Плутарх старался найти наиболее схожих персонажей [1461], и замечал при этом, что сама природа дает внимательному наблюдателю достаточно материала для проведения параллелей [1462]. Выбирая моменты, полезные для сравнений, он не скрывал и различий между своими персонажами [1463]; тем более не следует нам ожидать, что сравнения главных героев у Луки уничтожат его предание. Какую бы свободу ни предоставляли себе историки (в основном высокообразованные и риторически искусные) в деталях, большинство из них не стало бы выдумывать события, чтобы создать параллель. Хотя, по всей вероятности, Лука сообщил бы нам о казни Павла, если бы захотел – место рассказа о страстях в Деяниях занимает катастрофа на море. Помимо греко-римской модели параллельных характеров и событий, Лука, вполне возможно, ориентировался здесь на библейскую традицию, которую, несомненно, считал исторически достоверной [1464]. Таким образом, не стоит считать, будто общее повествование Луки идет вразрез с историческим жанром или интересами его книги.

Античные историки часто составляли речи, в которых комментировали свое повествование [1465], хотя могли при этом следовать основной теме или темам реальной речи, произнесенной в этих обстоятельствах, если та была известна [1466]. (Это замечание относится более ко второму тому Луки; речи Иисуса в первом томе, как часто подтверждают наши источники, основаны на более ранних преданиях.) К добру или к худу, но у античных историков не было той радикальной предвзятости, с которой в просвещенческой и постпросвещенческой историографии относились к чудесам и знамениям [1467], хотя некоторые историки проявляли здесь больше скепсиса и критики, чем другие (возможно, в зависимости от ожиданий аудитории, на которую рассчитывали) [1468]. Евангелия и Деяния сообщают о знамениях чаще, чем большинство историков [1469](а Лука и Деяния – несомненно чаще, чем Марк и Иоанн), однако отчасти это связано с тем, что они рассказывают историю чудотворца, в которой – в отличие от войн или политических хитросплетений – чудеса занимают очень важное место [1470].

Хотя ни один историк не может оставаться полностью отстраненным от событий, о которых рассказывает, в Античности, как правило, этические и религиозные взгляды самих историков обозначались в тексте более ясно, чем сейчас [1471]. Даже лучшие историки проявляли националистические предрассудки [1472]; «ответственные» историки старались включить в свое повествование тот или иной нравственный урок [1473]и верили, что ораторы и государственные деятели смогут использовать предоставленные ими примеры во благо общества [1474]. Однако историки и биографы могли вести и «чистое» повествование, никак не высказывая своего отношения к происходящему [1475]. В иудейской историографии также ценился элемент интерпретации [1476]. Как правило, для древней историографии был характерен обычай украшать повествование восхвалением и порицанием [1477]. А вот замечание, важное для Евангелия от Луки и Деяний: древние историки могли включать в свои книги богословские рассуждения [1478]и в большинстве своем верили, что в некоторых исторических событиях различима рука провидения [1479]. Разумеется, историки древности осуждали суеверия и предрассудки – но, как правило, осуждали их у других историков [1480]. Как и остальные историки, Лука мог обрабатывать свой материал в соответствии с собственными богословскими, политическими, апологетическими и иными взглядами и задачами с большей свободой, чем это принято в современной историографии.