Андрей Дударев - Посттоталитарная теология. Современный кризис христианства и его преодоление

И, наконец, служение вспомоществования. Со временем дьякон перестал заниматься «служением столам», а ограничился исключительно богослужебными функциями. Сама благотворительность как таковая не ушла совсем, но в условиях отсутствия границ она в отличие от древней церкви стала безответственной. Если в древней церкви дьякону члены церковного собрания добровольно передавали еду и, возможно, одежду, а он уже перераспределял еду между нуждающимися, то постепенно это ушло.

Итак, богослужебно-литургическая и сакраментальная части церковной жизни остались, а функциональные служения размылись (служение учителя, дьякона, отчасти служение пресвитера, а тем более служение всего народа Божьего как народа Священника и народа Царя). Благодаря отцу Николаю Афанасьеву и последователям мы теперь это понимаем потому, что раньше это не было так ясно, как это стало ясно сейчас [33].

Неудивительно, что такая трансформация привела к серьезным негативным последствиям в виде революций и войн [34]… И мы могли бы словами из Писания сказать: «Этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин 7:49). Конечно, не справедливо обвинять только русскую церковь в том, что произошло. Во многом, русская церковь – наследница того образа христианства, которое сложилось задолго до Крещения Руси…

Так вот, казалось бы, после работы отца Николая Афанась-ева что мешает вернуть церковь к апостольской норме так, чтобы обозначенные служения могли актуализироваться?

От теории к практике. Внутренние трудности

Отец Николай Афанасьев критикует принцип права, вошедший в церковную жизнь и заменивший собой принцип любви (и свободы. – А. Д. ), существовавший, по его мнению, в древней церкви. Начиная читать курс лекций по каноническому праву, отец Николай говорил так: «Господа студенты! Мне поручено читать вам предмет, который обычно называют “каноническое право”, хотя я вам сразу должен сказать, что такое название является недоразумением, потому что самому праву в Церкви места нет. Право проникло в Церковь только тогда, когда оскудела любовь» [35].

Ну вот, может быть, мы и получаем ответ на вопрос, поставленный выше? Возврат к апостольской форме церковной жизни означал бы отказ от того вида нормативности, который есть сейчас. В реальности возврат к евхаристической экклезиологии отца Николая Афанасьева сопряжен с канонической реформой и сломом всего строя церковной жизни, что почти нереалистично. Каноническое право создает мощное инерционное поле, мешающее вернуть церковь к апостольским корням. Поэтому усилия отца Н. Афанасьева и последователей по освобождению церкви от правового принципа и переход к благодатному устройству церковной жизни натолкнулись на препятствия практики церковной жизни. Евхаристическая экклезиология в полноте нигде сейчас быть воплощена не может. Она восходит к апостольскому веку, а той реальности жизни уже нет. Каноническое право, которое продолжает быть нормативным в РПЦ, во многом препятствует тому, чтобы эта экклезиология воплотилась. В одну реку нельзя войти дважды.

Однако, опыт второй половины XX века показал, что восстановление особых церковных служений и связанность их в «пучок смыслов» и в сегодняшней церковной жизни возможны. Я имею в виду прежде всего опыт создания общинной и общинно-братской жизни в движениях, у истоков которых стояли священники Александр Мень и Георгий Кочетков [36]. Эти движения не создают параллельную иерархию, они создают, если так можно сказать, «перпендикулярную» иерархию (иерархию здесь я понимаю не как вертикаль власти, а как порядок) – особое духовное поле, расширяющее «зону сакрального», особое социопространство, в котором церковная жизнь может воплотиться в большей полноте. Эти социопространства сейчас могут создаваться как при участии приходских или даже епархиальных структур, так и без их участия и даже при их противодействии. Важно, чтобы при этом стремились к актуализации и восстановлению тех служений (пускай они и будут называться как-то по-другому), которые были обозначены выше. Особенно существенны такие вещи, как катехизация и приобщение к чтению Библии, что относится к учительскому служению…

Апостол Павел призывал ранние христианские общины стоять в свободе. Что это означало? Прежде всего, это означало по сути смысловой поворот в интерпретации Закона от вторичных смыслов к первичным. Уход от фарисейства, которое перевертывало иерархию заповедей, к центрированию на главном, к евангельской простоте. Иначе такой подход называют христоцентричностью, когда смыслы предания (как ветхозаветного, так и новозаветного) во всей его полноте как бы приглушены и на первый план выходит мессианская интерпретация Закона (Торы) и вытекающая отсюда свобода. Сейчас, похоже, настало время произвести такое же очищение от «канонического фарисейства» в русской церкви… Это не означает отказ от всех канонов как таковых, это означает восстановление правильной иерархии смыслов и заповедей, большими из которых, как известно, считаются заповеди о любви к Богу и любви к ближнему. Нераскрытый религиозный аспект постсоветского времени

Выше мы поговорили о том, что касается вопросов преодоления последствий духовного регресса, отпадения от полноты церковной жизни в результате человеческой греховности. Теперь коснемся вопросов, связанных с новыми возможностями, которые предоставляет постсоветское время. И возможности эти вытекают из того, что реальность церковной жизни и Божьего мира по сравнению с апостольским веком обогатилась дополнительными смыслами. Что я имею в виду? [37]

Отрицательные стороны советской жизни известны. Это массовый террор государства в отношении собственных граждан, захватническая внешняя политика, отсутствие собственности, свободы и т. д.

Однако, как бы под спудом, пускай в виде деклараций, присутствуют другая сторона «советского проекта»: единство сплоченных этносов, ожидаемая справедливость в распределении благ, уверенность в завтрашнем дне, отсутствие безработицы, бесплатная медицина и образование. Атеизм как общий нулевой числитель всех религий освободил советского человека от религиозных споров и на корню устранил религиозные конфликты, обнулив их простым умножением на ноль. Все это вместе создавало ощущение некой полноты и завершенности, которая до сих пор сильна в памяти народа.

Потеря этой полноты и завершенности связана с травмой. Если говорить о религиозном аспекте постсоветского времени, то можно сказать, что для многих этот выход из советского прошлого ознаменовался обретением «частного»: себя, как частного лица, частной собственности, своего отдельного от всех жизненного пути, своего «частного» Бога, действующего в моей жизни и т. д. Однако такая «частная» церковность не может долго питать постсоветского человека, т. к. некоторые слои жизни, связанные с ощущением приобщения к общему, с макроуровнем, оказываются незадействованными. Постсоветская церковность по задействованности всех сторон жизни не может конкурировать с советской атеистической религиозностью. Отсюда, из-за неоправданности ожиданий от церковной жизни, так часто, на мой взгляд, происходит у постсоветского человека то, что мы с легкой руки игумена Петра Мещеринова стали именовать расцерковлением.