Мустафа Акийол - Исламский Иисус. Как Царь Иудейский стал у мусульман пророком

У Абдуха было множество реформистских идей и среди них – любопытное истолкование второго пришествия Иисуса. Во-первых, как и аль-Тафтазани, он понимал это событие не как буквальный рассказ о сверхъестественном чуде, а как аллегорию преображения известного нам природного мира. Еще более важно, что в этом преображении он видел не победу ислама над неверными, а реформу внутри самого ислама. «Явление Иисуса и его правление на земле, – писал он, – можно истолковать как господство его духа и его загадочного послания людям. А дух Иисуса – это заповеди милосердия, любви и мира, это стремление проникнуть в ядро закона, а не довольствоваться его внешней скорлупой» [564].

Абдух пишет здесь о различении, которое делали и некоторые его средневековые предшественники: различение между буквальными наставлениями закона и их «целями», посвященными защите человеческой жизни и достоинства. Детальные предписания шариата для Абдуха – «скорлупа», их цели – «ядро». А второе пришествие Иисуса – не что иное, как метафора нового открытия этого ядра.

Почему? Потому что именно это Иисус уже сделал применительно к иудаизму. Абдух продолжает свои объяснения:

Иисус, мир ему, не принес иудеям новый закон; он принес нечто, способное отторгнуть их от слепой приверженности буквальному прочтению закона Моисеева, мир ему, и привести их к пониманию и цели закона. Он заповедовал им следовать этим целям и устремляться в области духовные, ища там праведности [565].

Для тех кто все еще не понимает, о чем речь, Абдух отмечает, что современный ислам нуждается в такой же реформе, что и иудаизм во времена Иисуса:

Иначе говоря, когда люди последнего божественного закона [ислама] прилепились к буквальному пониманию закона, а далее – к буквальному пониманию слов тех, кто высказывал о законе свои мнения, мнения, убивающие дух закона и уничтожающие его мудрость, – и для них возникла необходимость пережить мессианское обновление, которое откроет им дух религии, тайны закона и истинное соблюдение его [566].

Идеи Абдуха открыли путь его последователям. Один из видных его учеников, относительно более консервативный Рашид Рида (ум. 1935), писал: «Нисхождение Иисуса означает, что люди вернутся к Корану и подчинятся духу исламского шариата» [567]. Еще один мусульманский мыслитель-модернист, Тантави Джавхари (ум. 1940), отвергал все рассказы об Армагеддоне и представлял себе второе пришествие Иисуса как «мир во всем мире и сотрудничество стран и народов» [568].

Тем временем в Турции исламский ученый курдского происхождения Саид Нурси (ум. 1960) добавил к этой дискуссии новое измерение. Как и Рида, он предположил, что Иисус вернется не в телесном облике, но как «духовная личность», как новый духовный и интеллектуальный тренд в мире. Однако для него этот тренд предполагал не только обновление ислама, но и нечто более масштабное – диалог и сотрудничество между мусульманами и христианами [569].

Подход Нурси отчасти связан с миром, в котором он жил. В поздней Османской империи и ранней Турецкой республике он столкнулся с распространением атеистической философии, с которой боролся при помощи трактатов, где защищал веру в Бога рациональными аргументами. Видел он и торжество советского коммунизма, который считал злейшим врагом веры – и, по сути, тем самым Антихристом, о котором пророчествовала исламская традиция [570].

Перед лицом этого «ужасающего потока безрелигиозности» Нурси рассматривал ислам и христианство как союзников. В возвращении Иисуса он видел аллегорию этого союза и взаимопонимания между последователями двух вер. Сам он, со своей стороны, послал собрание своих трудов в Рим, папе Пию XII, и в феврале 1951 года получил от него личное письмо с благодарностью. В 1953 году он посетил Вселенского патриарха Константинопольского Афинагора, чтобы предложить ему дружбу и сотрудничество между мусульманами и христианами перед лицом вызовов современности [571].

Это произошло примерно за десять лет до знаменитого Второго ватиканского собора (1962–1965) Католической церкви, в конце которого была выпущена «Nostra Aetate», или Декларация об отношении Церкви к нехристианским религиям. «С уважением относится Церковь и к мусульманам, – говорится в этом основополагающем документе. И далее:

Они поклоняются единому Богу, живому и самодостаточному; милосердному и всемогущему, Творцу неба и земли, говорившему с людьми; они стремятся повиноваться Его воле всем сердцем и душой, как Авраам, с которым ислам связывает свою веру. Хотя они не считают Иисуса Богом, но почитают его как пророка. Чтут они и Марию, его девственную Мать: временами они даже взывают к ней. Кроме того, они ждут судного дня, когда Бог будет судить всех, воскресших из мертвых. Наконец, они ценят нравственную жизнь и почитают Бога прежде всего молитвами, милостыней и постом [572].

Выражая сожаление о том, что в течение столетий «отношения христиан и мусульман омрачались конфликтами и враждой», Декларация призывала обе стороны «искренне работать над взаимопониманием» и стремиться к «социальной справедливости и нравственному благополучию, а также к миру и свободе».

Нурси не дожил до выхода в свет «Nostra Aetate». Но если бы дожил, скорее всего был бы глубоко тронут. Быть может, он даже подумал бы, что Иисус уже в пути.

«Морские пехотинцы, служащие первого батальона восьмого полка морской пехоты, отдыхают в мечети Фаллуджа Хулафа Рашид, очистив ее от боевиков». Фотографию с такой подписью получил я по электронной почте в конце 2004 года. На снимке почти две дюжины американских солдат беззаботно расположились в иракской мечети, отвоеванной у их иракских противников. Фотография была опубликована в американской прессе как одна из множества повседневных военных сцен: ни публикаторы, ни большинство читателей, скорее всего, не увидели в ней ничего из ряда вон выходящего.

Однако на снимке было нечто из ряда вон выходящее, даже шокирующее. Солдаты ступали на пол мечети в ботинках! Традиционно это величайшее оскорбление для места молитвы – что и подчеркнул мои друг, ревностный мусульманин, приславший мне это фото. «Они топчут наши мечети своими грязными ботинками, – написал он в комментарии. – Верующие, пробудитесь!»

Как легко догадаться, я был не единственным, кого встревожило это письмо. «Фотография, – как заметил позже один журналист, – начала жить собственной жизнью». Одна за другой перепечатывали ее газеты, она путешествовала по вебсайтам, множество раз ею делились пользователи Интернета – и в конце концов она стала «еще одним кирпичом в стене исламской ненависти к Америке» [574].