Георгий Михайлов - Нравственный образ истории

В воскресенье, 11 мая, Марину полагалось объявить Русской Царицей всенародно, и бояре должны были ей присягнуть. По поручению думы собирался выступить дьяк Тимофей Осипов. Но сам он замыслил иное. Сей ревностный по вере православный патриот и, скорее всего, единомышленник Шуйского, решился обличить беззаконников, вступивших в постыдный недействительный брак. Готовясь к делу, Тимофей Осипов наложил на себя строгий пост, накануне причастился; никому ничего не сказал, даже своей жене. А когда предстал пред троном в окружении бояр и ляхов, то вместо велеречивых похвал «новой царице», изрёк гневное обличение. Он назвал Царя Дмитрия вором, самозванцем и еретиком и заявил, что не желает присягать иезуитке, язычнице, оскорбляющей своим присутствием Московские святыни.

Договорить ему не дали. Смельчак был убит на месте окружающими и выброшен из окна. Это злодеяние словно подстегнуло ляхов. Они и до того, писал П.Пирлинг, «злоупотребляли своим положением и слишком предавались своим страстям... Поляки не ведали ни стыда, ни совести. Знать шляхетская распевала, плясала, пировала в Кремле под звуки шумной музыки, непривычной для слуха благочестивых Россиян». Так продолжалось от начала злополучной свадьбы до её трагического финала. Челядь панская вела себя ещё хуже господ, а не знавшие удержу польские наездники спьяну, на лошадях, въезжали в Святые Храмы Москвы и там всячески безобразили.

За десять дней обстановка накалилась до того, что Шуйский, уже не скрываясь, собирал у себя бояр и распределял места, кому, где и как действовать в день переворота. На площадях и рынках шла массовая агитация против ляхов (но не против Царя), а по боярским домам столицы скрывалось около 12000 ратников, вооружённых Шуйским за свой счёт. Сам же он, удивляя спесивых панов, раболепствовал перед четой «молодых венценосцев».

И вот настал час. «Ночью 17 мая, - пишет А.Д.Нечволодов, - бояре, участвовавшие в заговоре, распустили именем Царя семьдесят телохранителей из ста, ежедневно державших стражу во Дворце... отряд войска, перешедший на сторону Шуйского... занял все двенадцать городских ворот... и... в четвёртом часу утра ударил большой колокол у Ильи Пророка на Ильинке... вслед за ним загудели разом все Московские колокола». Толпы народа с оружием сошлись на Красной площади. Туда же бежали и преступники, выпущенные боярами из тюрем. На эту чернь заговорщики возлагали большие надежды. Народу объявили, что «Литва собирается убить Царя и перебить бояр», и отдали приказ: «Идите бить Литву». Толпа взревела: «Смерть ляхам!» И люди бросились во все концы города истреблять ненавистных иноземцев. Чернь принялась грабить немецкие лавки. Сами же руководители заговора - Шуйский, Галицын, Татищев и другие - в количестве 200 человек отправились в Кремль убивать «Самозванца». Как они это сделали, известно им одним. Но если верить Карамзину, то, захватив Царя Дмитрия почти в постели, они спросили его: «Кто ты, злодей?» Он отвечал им: «Вы знаете: я - Димитрий». Он посылал их к Царице-инокине Марфе, признавшей его своим сыном. Потом сказал: «Несите меня на Лобное место: там объявлю истину всем людям». После этого, пишет Карамзин, «два выстрела прекратили допрос». Маржерет недоумевал ещё в XVII веке: «Если, как они [заговорщики] говорят, он был самозванцем, и истина открылась лишь незадолго до убийства, почему он не был взят под стражу? Или почему его не вывели на площадь, пока он был жив, чтобы перед собравшимся там народом уличить его, как самозванца, не прибегая к убийству... не ввергая страну в столь серьёзную распрю... было бы достаточно доказать правду, чтобы сделать его ненавистным для каждого». Но как же можно было это сделать, если народ бил ляхов, «спасая Царя». А боярам, его убившим, требовалось обратное: спасать ляхов.

Вот краткие отрывки из Карамзина: «Совершив главное дело, истребив Лжедмитрия, бояре спасли Марину... дали ей стражу для безопасности... народ приступал к домам Мнишеков и князя Вишневецкого, коих люди защищались и стреляли в толпы из окон... но тут явились бояре и велели прекратить убийства. Мстиславский, Шуйские скакали из улицы в улицу, обуздывая, усмиряя народ и всюду рассылая стрельцов для спасения ляхов... дружины воинские разгоняли чернь, везде охраняя ляхов... Наконец, в 11 часов утра всё затихло». Далее можно не продолжать.

Мелкую шляхту москвичи побили и сами понесли потери, а вся польская знать осталась цела. Так что и вправду договор с королём у бояр, вероятно, имелся. Только о королевиче Владиславе после переворота никто уже не вспоминал. О покойном муже Марина Мнишек не сожалела. Она хлопотала лишь о том, чтобы ей вернули любимого слугу-арапчонка, да всякие безделушки. И ей, как «овдовевшей царице», даже почести оказывали кое-какие, но с тем, разумеется, чтобы она собиралась домой в Польшу. Шляхта оказалась хоть не в тяжком, но всё же в плену. А трон Российский занял князь Василий Шуйский.

Лжедмитрий, кем бы он ни был, испил свою чашу греха и страданий. Марине оставалось жить всего 7 лет, Шуйскому не более того. Но той кратковременной популярности, какую имел у сограждан «Самозванец» (мнимый или подлинный наследник Иоанна IV), «боярский царь» Василий стяжать не смог.

Преданный слуга «Самозванца» П.Ф.Басманов, не покинувший егов самый трудный час и вместе с ним убитый боярами, не считал Дмитрия I сыном Грозного, но говорил, что присягнул ему, так как «лучшего Царя теперь не найти». А Шуйский полагал, что «лучшим» Царём станет он сам, потому и совершил переворот с убийством.

Три дня тела убиенных Басманова и «Названного Дмитрия» лежали на Красной площади. Затем их похоронили, а Василия Шуйского избрали Царём. Но уже в преддверии этого, через сутки после переворота, явилось грозное знамение. В 20-х числах тёплого мая ударил сильнейший мороз и простоял 8 дней, пока не вымерзли все посевы.

Истолковать сие как гнев Божий никому не пришло в голову. Истолковали вкривь, будто «еретик» (уже покойный) «навёл порчу». И чтобы «впредь не наводил», решили откопать «Самозванца» и сжечь, а пепел зарядили в пушку и выстрелили.

Этот выстрел, как прообраз «залпа Авроры», возвестил начало второго и третьего актов «Великой Московской смуты», вслед за окончанием которой всего через полвека началась эпоха церковных расколов, дворцовых переворотов и социальных революций.

Когда в лето 1605-е в Москве воцарился Дмитрий I, то первое, что он предпринял, было освобождение всех бояр, репрессированных Годуновым. Из заточения тогда вышли Нагие и сама прежняя Царица Мария (инокиня Марфа), признавшая «Самозванца» своим сыном. Возвратились из ссылок и оставшиеся в живых Романовы, причём инок Филарет (Феодор Никитич) был возведён в сан митрополита Ростовского (на вторую кафедру после патриаршей). Его бывшую супругу с сыном отроком Михаилом поместили в Костромском Ипатьевском монастыре, где жили мирно и благоденствовали, пока не разгорелась «Московская смута».