Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Мы стоим перед тяжелой дверью, Келли поворачивает ключ. На его лице пустая, ничего не выражающая мина, как всегда незадолго до заклинания Зеленого ангела.

Светя себе смоляными факелами, мы спускаемся по железной лестнице, ей не видно конца, она уходит в непостижимую черную тьму. Келли идет первым, за ним моя жена Джейн, последним я. Лестница подвешена на стальных скобах, вбитых в стену, но стена не сложена из кирпича или камня, это скальная порода. Может быть, мы в пещере, оставшейся с древнейших времен, вымытой в горной породе бурной подземной рекой? Ныне над ней стоит дом доктора Гаека. Но воздух не влажный и затхлый как в речных гротах. Мертвый воздух, сухой, точно в пустыне, настолько сухой, что язык прилипает к гортани, хотя мне холодно, холод пронизывает, с каждым шагом холод все нестерпимей, а мы спускаемся все ниже, все глубже… Вдоль стен поднимается удушливый запах, должно быть, его источают высушенные травы и привезенные из дальних стран целебные вещества и снадобья, доктор Гаек хранит их там, внизу; в горле першит, я захожусь в приступе жестокого кашля. Стены из матово-черного, ровно отесанного природного камня. Но мне виден лишь небольшой кружок света от факела, а вокруг все тонет во тьме, убивающей свет, и тишине, в которой глохнут любые звуки. Кажется, будто я спускаюсь в беспредельные глубины самой вселенной. От двери, где начался наш путь, теперь, наверное, около тридцати футов, и вдруг я чувствую — под ногами земля. Ноги вязнут по щиколотку в мягкой черной пыли, летучей как пепел, взметающейся при каждом шаге.

Бледными призраками выступают из густого мрака большой стол, бочонки и мешки с лекарственными травами. Головой я задеваю что-то свисающее сверху, раздается лязг… Глиняный светильник, подвешенный на железной цепи, конец которой теряется в непроглядном мраке. Келли зажигает его, тусклый свет слабо озаряет только лица и плечи.

Постепенно передо мной выступают очертания серого куба, высотой мне по грудь, мы подходим ближе и видим: это сложенный из камня парапет в виде квадрата, каждая сторона его длиной примерно как лежащий человек, а за ограждением — шахта, зияющая черная бездна. Вспоминается колодезь святого Патрика.

Доктор Гаек говорил мне об этой шахте, упомянул и о том, что в народе о ней рассказывают жуткие легенды. Измерить ее глубину невозможно. Не только в Праге, во всей Богемии народ верит, что шахта ведет прямо к центру земли, где тихо плещет круглое озеро, вода в нем зеленая, точно в море, а посреди озера — остров, а на острове том живет Гея, мать ночи. Много раз пытались посветить в шахту, но спущенные на веревке факелы на небольшой глубине гаснут, их душат ядовитые миазмы мрака.

Я обо что-то споткнулся, поднимаю увесистый камень величиной с кулак, бросаю его в пропасть. Перегнувшись через парапет, мы прислушиваемся. Тишина, тишина… ни единого, даже слабого шороха, который означал бы, что камень упал на дно. Он беззвучно канул в бездну, в поглотившую его пустоту…

Вдруг Джейн резко наклоняется вперед, поспешно схватив за руку, я отталкиваю ее от парапета.

— Ты что?! — хотел крикнуть, но воздух до того сухой, что из пересохшей глотки вырвался лишь хриплый шепот.

Джейн молчит. На ее лице застыла гримаса ужаса.

Потом, сидя на ящике у старого, изъеденного древоточцем стола, я не выпускал ее руки, ледяной, закоченев шей в невообразимом, пронизывающем до костей холоде.

Келли взбудоражен, на него нашло странное беспокойство — верный признак того, что Ангел, незримый, уже приближается, — Келли забрался на сложенный неподалеку штабель из набитых мешков и уселся наверху, скрестив ноги; голова с торчащей кверху острой бородкой закинута, глаза он закатил — видны лишь блестящие, как молочное стекло, белки. Келли сидит высоко, его лицо слабо освещает лампа, в которой пламя застыло, будто обратилось в лед, тронутое леденящим дыханием призрака. Тень от носа лежит на его лбу черным треугольником, будто глубокое отверстие в черепе.

Я дожидаюсь момента, когда дыхание Келли станет редким, — можно будет приступить к заклинанию Ангела; пока все идет так же, как во время наших собраний в Мортлейке.

Мои глаза словно прикованы к черной тьме над колодцем — внутреннее чувство говорит, оттуда, из-за каменного ограждения мне явится некое видение. Я жду, когда же заструится зеленый свет, но тьма как будто сгущается еще больше. Да, так и есть, тьма стала гуще и чернее, никакого сомнения! Теперь это слиток такой непроглядной, невообразимой, неописуемой черноты, что мрак, застилающий незрячие глаза слепца, был бы светлыми сумерками в сравнении с нею. Даже темень вокруг кажется теперь сероватой. А в черном слитке проступают очертания женского тела, оно повисает над бездонным колодцем точно трепещущее марево, летучее облако дыма. Но сказать: я вижу ее — нельзя, если вижу, то как бы сокровенным зрением, а не глазами. Фигура становится все более отчетливой и ясной, хотя на нее не падает даже слабый отсвет лампы, она ярче всего, что я когда-либо видел в реальном мире. Женское тело, непристойное и все же прекрасное, дикарская, ошеломляющая, чужеродная красота. На ее плечах голова львицы. Так это художество! Не живое существо, а истукан, идол, должно быть — египетский… статуя богини Сехмет. Неописуемый страх охватывает душу, парализует волю — в моих мыслях крик: Черная Исаида Бартлета Грина! {136} Но ужас разжимает свою хватку, ибо он бессилен перед чарами губительной красоты, исходящими от богини и уже завладевшими мной. Я готов вскочить и броситься к ней, дьяволице, ринуться головой вниз в бездонное жерло у ее ног, теряя рассудок от… от… нет имени у этой неистовой жажды гибели, вонзившей в меня острые когти. И тут где-то поодаль начинает слабо мерцать тусклый зеленоватый свет, его исток я не обнаружил: он струится как будто со всех сторон, мутный, заливающий все вокруг зеленый свет… Богиня с головой хищной кошки исчезла.

Келли дышит медленно, спокойно и хрипло. Пора произнести заклинания, которые много лет тому назад открыли мне добрые духи; слова неизвестного варварского языка, но я знаю их наизусть, как «Отче наш», они у меня в крови, давно, ах, как давно… Господи, как давно!

Сейчас произнесу вслух… И вдруг чувствую — от страха не могу слова вымолвить. Мне передался страх Джейн? Ее рука не дрожит — судорожно дергается! Я набираюсь мужества — пути назад нет! Келли ведь сказал, нынче во втором часу пополуночи Ангел даст некое особое приказание и… и откроет последнюю тайну, о которой я столько лет молил так истово, так горячо, со всею страстью, со всем жаром сердца. Я набираю воздуха, сейчас, сейчас я произнесу первое заклинание… как вдруг словно где-то вдали вижу… кто это?.. Рабби Лёв, и в руке у него — жертвенный нож. А над оградой бездонного колодца вновь на мгновение возносится Черная богиня, в левой руке у нее небольшое зеркальце, в правой тускло мерцает, словно оникс, некий удлиненный предмет, похожий на обращенное кверху острие копья или кинжал. Миг — и оба видения растворились в ярчайшем зеленом сиянии, оно волной нахлынуло с той стороны, где сейчас Келли. Оно ослепляет, я зажмуриваюсь, и кажется, будто мои глаза закрылись навеки и навеки померк для них земной свет. Но это не страх смерти — я чувствую только, что умираю, сердце замолкло, упокоилось, и я громким голосом произношу заклинание.