Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Я кивнул. Потом смущенно пробормотал:

— Замечательно!

Наверное, княжна решила, что это относится к ее разъяснениям, но я имел в виду другое — наконец-то распробованное восточное угощение, похоже, из горького миндаля, во всяком случае нечто более подходящее для мужчины, чем тошнотворно-приторные сласти. Не дожидаясь приглашения, я снова запустил руку в серебряную чашку, очень вкусно.

Княжна продолжала:

— Между тем Черная богиня имеет… так сказать, другую функцию, отличную от той, что характеризует египетскую Исиду. В Средиземноморье Исида — та же Венера, богиня-мать, покровительница всех чадолюбивых и плодовитых смертных, причем у самых разных народов. Да это общеизвестно. А вот наша, понтийская Исаида явилась своим поклонникам…

В моем мозгу слепящим светом полыхнуло воспоминание, от неожиданности я растерялся и, не выбирая слов, принялся объяснять:

— Она явилась мне в подземном колодце, в шахте, у доктора Гаека. В его доме, это было в Праге, когда мы с Джейн и Келли заклинали Зеленого ангела! Это она, Исаида, парила над бездной, над черным колодцем, ее образ стал символом всех моих будущих бед и несчастий! Она, жестокая посланница, заставила меня полюбить ненавистного Келли и возненавидеть все, что мне было дорого!

Княжна наклонилась вперед:

— Как интересно! Так, значит, Исаида, богиня черной любви, однажды явилась вам? Прекрасно, тогда вы с легкостью поймете то, что я хочу рассказать, прежде всего то, что эта богиня властвует в царстве другого эроса, о безмерном могуществе которого не подозревает тот, чья душа не познала священных таинств ненависти.

И в третий раз я потянулся к серебряной чашке — было не совладать с жадным желанием снова вкусить столь необычной, горьковатой сладости. А затем — то ли правда, то ли показалось — шатер озарился удивительным зеленым светом.

Я вдруг словно очутился под водой, на дне моря или в водах подземного озера, на корабле, затонувшем тысячу лет назад, или на острове, погрузившемся в океанскую пучину.

В этот миг я внезапно понял: пусть на свете существуют всевозможные взаимосвязи и хитросплетения, пусть эта женщина, в которой мне видятся черты Исаиды, — живой человек, из плоти и крови, княжна родом с Кавказа, но тем не менее передо мной Черная богиня, заклятый враг Джона Ди, ненавистница моего древнего рода, жаждущая отрезать мне путь, что ведет на вершины духа, к высшей, сверхчеловеческой сущности…

Ненависть захлестнула меня волной, взмывшей вдоль хребта к затылку. Я подумал о Джейн, взглянул на княжну, и… меня обуяла злобная ярость.

Она, видно, догадалась о том, что со мной творится, — твердо глядя мне в глаза, тихо промолвила:

— А вы, друг мой, способный ученик. Сразу схватываете суть. Наставлять вас — сущее удовольствие.

— Да, суть я понял. И хотел бы попрощаться, — ответил я ледяным тоном.

— Жаль! Ведь теперь я могла бы открыть вам кое-что ценное, дорогой друг…

Я сорвался:

— Все уже открыто! С меня довольно, я… ненавижу вас!

Княжна вскочила:

— Наконец-то! Речь не мальчика, но мужа! Теперь победа будет полной!

Я безуспешно боролся с непонятным мне самому возбуждением, от злости горло перехватило, голос — я слышал его как бы со стороны — звучал сдавленно.

— Я тоже одержал победу: несмотря на ваши уловки, раскусил вас. Сюда смотрите! — ткнул пальцем в каменную богиню с кошачьей головой. — Это же вы! Ваша истинная физиономия! И красота, и весь ваш секрет! А зеркало в руке и копье утраченное — символы вашей власти! Эта власть донельзя примитивна — тщеславное кокетство, обольщение, старая как мир, отвратительно пошлая забава — стрельба отравленными стрелами Купидона!

Все это и много чего еще в таком же духе я, задыхаясь от ярости, выложил княжне, а она, выслушав мои обвинения с очень серьезным, сосредоточенным видом, понимающе и одобрительно кивая, подошла к черной статуе богини и приняла такую же изящную обольстительную позу, как бы подчеркивая сходство фигур.

— Вы, мой друг, не первый, — промурлыкала она, усмехнувшись, — кто льстит мне, говоря, что я похожа на это почтенное изваяние…

Я закусил удила и напрочь забыл о сдержанности:

— Да, так и есть! Поразительное сходство, надо полагать, княжна, оно свойственно и тем прелестям, которые у каменного тела бесстыдно обнажены!

Насмешливая улыбка, гибкий наклон, змеиный извив тела — и княжна стоит рядом со статуей нагая. Платье ложится у ее ног, точно мерцающая морская пена, из которой рождена Афродита.

— И что же, дорогой мой ученик? Догадка подтвердилась? Должна ли я чувствовать себя польщенной, поскольку оправдала ваши ожидания или, думаю, правильнее сказать, надежды? Смотрите, сейчас я возьму зеркало. — Она быстро подхватила с пьедестала статуи некий овальный предмет, который я прежде не заметил, и на мгновение поднесла к моему лицу древнее бронзовое зеркальце, покрытое зеленоватой патиной. — Между прочим, зеркало — это символ, который вы изволили истолковать весьма поверхностно. Зеркало в руке богини вовсе не атрибут женского тщеславия, оно, если вы в состоянии это понять, означает, что любое приумножение чего бы то ни было в области человеческого духа, а равно и порождение человеческих особей должно происходить без ошибок и просчетов. Зеркало — символ иллюзии, а именно на иллюзии зиждется человеческий инстинкт продолжения рода… Ну-с, чтобы я окончательно уподобилась черной богине, не хватает только одной детали — копья в правой руке! Копья, о котором я уже несколько раз вас просила! Учтите, с вашей стороны было бы глубочайшим заблуждением предполагать, что это заостренное оружие — атрибут Амура, божка обывателей. Подобной безвкусицы я не терплю, имейте в виду. А что символизирует копье, которое пока отсутствует, вы, мой дорогой друг, надеюсь, скоро узнаете, не позднее сегодняшнего дня.

Уверенно и спокойно княжна переступила через платье, кольцом охватывавшее ее ноги. Ее тело, великолепное, светло-бронзовое, казалось девственно чистым, еще не знавшим любовных ласк, упругое и гладкое, оно не только не уступало статуе Исаиды, — но само было словно прекрасное, стократ более прекрасное произведение искусства. От платья, почудилось, поднимался аромат, острый и хищный, знакомый запах, но теперь, при моем взвинченном состоянии, он буквально одурманивал. Уже не требовалось каких-то других знаков, и без того было ясно: разразилось сражение, в нем испытываются мои силы и подлинность моего призвания, решается вся моя судьба.

Слегка прислонясь к боковине темного и высокого книжного шкафа, не чувствуя ни малейшей неловкости, с неподражаемой грацией невинной бессловесной твари, княжна спокойным, восхитительно мягким голосом продолжила рассказ о древнем культе понтийской богини, который некогда отправлялся тайной жреческой сектой поклонников Митры {141} .