Густав Майринк - Вальпургиева ночь_Ангел западного окна

Буду вести записи день за днем, рассказывая обо всем, что со мной приключится. Даты ставить незачем. Какой смысл в обозначениях дней, если ты мертвец? Какое мне дело до соглашения, к которому пришли люди, там, за стенами моего дома, когда придумали календарь? Я сам себе кажусь привидением, которое бродит в моем темном пустом доме…

Что-то ждет впереди… Скорей бы узнать, но такая страшная слабость одолела… Может быть, она предвещает появление княжны?

Сегодня ночью мое сознание впервые было вполне ясным.

Итак… Нет, не случайно вчера навалилась невыразимо глубокая усталость! Однако, несмотря на вялость духа, я мало-помалу пришел к неколебимо твердому решению: атаковать первым! Исподволь овладевавшую мной сонную одурь, убийцу всех «покорных власти сна», я одолею: на всякий яд найдется противоядие, пусть же сегодня им будет княжна Асия. И я стал призывать не мою Джейн, а княжну.

Но вопреки ожиданиям она не явилась. Не повиновалась. Осталась в моем сознании за опущенным занавесом, скрывающим сцену.

Я отчетливо почувствовал, как она настороженно прислушивается, затаившись по ту сторону занавеса…

Ну что ж, это неплохо. Да нет, просто великолепно! Когда ждешь нападения врага — собираешься с силами, сосредоточиваешься; с каждым ударом сердца во мне все больше возрастала ненависть, лютая ненависть, что придает небывалую зоркость «глазам дракона»… Так мне казалось!

Но я получил страшный урок в эти ночные часы, и хорошо, что судьба преподала его вовремя: несоразмерная ненависть, большая, чем заслуживает ее предмет, исчезает!

Только ненавистью я одолел сонливость. И только ненависть, которая все усиливалась, подстегивала меня, поддерживая бодрое состояние, подобно тому как двойная доза яда может пробудить небывалые силы в ослабевшем теле. Но настал момент, когда уже ничем я не мог заставить себя еще удвоить свою ненависть… и вдруг ненависть исчезла, ускользнув, словно сухой песок между пальцами. Мой бодрствовавший ум все больше и больше затягивало туманом, напряжение воли ослабло, сменилось рассеянностью, и наконец мной овладела невыразимая вялость духа, подруга безразличной снисходительности, рабской покорности и холодного разврата.

Была ли со мной княжна? Глазам она не предстала…

В последний час перед рассветом я, почти обезумев, метался из комнаты в комнату. Я уже не полагался на чудодейственные приемы и секреты, позволяющие совладать с чувствами. Измученный, в отчаянии, задыхаясь от страха, я доверялся лишь своему инстинктивному порыву — двигаться, двигаться, одолеть демона сна, который вот-вот прижмет к моему лицу маску, пропитанную маковым настоем, продержаться до восхода солнца, не позволить сонной одури взять верх! В сильнейшем волнении, не давая себе передышки, я ходил из угла в угол, думая только об одном: плоть не совладает с духом.

Лишь такими неимоверными усилиями я, безоружный, не угодил в ловушки, расставленные моей страшной противницей.

Когда на окнах проступили желтые пятна зари, судорожное напряжение спало, я провалился в сон и проснулся уже за полдень, на своей оттоманке, чувствуя разбитость во всем теле и глубокую подавленность, ибо я понял, что переоценил силу своего духа… Безоглядное сопротивление может привести к поражению и гибели, — такой я получил урок.

На его усвоение у тебя три дня, — явилось вдруг совершенно необоснованное, но отчетливое предчувствие.

Начав практику тантры, нужно довести дело до конца, напутствовал Липотин…

Липотин! Вот кто не идет у меня из головы, вот чьи замыслы я часами пытаюсь разгадать. С какой стати он, никогда не бывший моим другом, усердно давал мне советы и заботливо наставлял в ритуалах тантры???

Когда же я написал эти слова, поставив в конце три вопросительных знака? Время не находит пристанища в моих стенах. Те, кто видит ход солнца над землей, сказали бы: три дня, четыре дня назад. А может быть, с тех пор прошло три или четыре года…

Но для меня время утратило смысл, нет более смысла и писать о чем-то. Довольно того, что доверил я этим страницам: минувшее запечатлено и приведено к цели — вечно пребывающему в настоящем Бафомету. Ныне, с предельной ясностью сознавая близость конца, расскажу лишь о последних моих заблуждениях и последних событиях моей земной жизни.

Минуло три дня после исполненного горечи пробуждения, настал вечер; я «был готов» к новым испытаниям.

И считал ведь, что нашел остроумнейшее решение — не дожидаться прихода княжны, облачившись в доспехи ненависти, готовые вспыхнуть от малейшей искры. Самонадеянный гордец, я полагался на свою волю, закаленную йогой ваджроли, надеялся, что меня спасет обретенное за истекшее время, за «три дня», понимание — вот что мнилось мне! — сокровенного смысла таинственной практики. Конечно, я не постиг его до конца и, в сущности, представлял себе довольно неясно, но мне казалось, что инстинкт и чутье вывели меня на правильный путь. Прежде всего я старался думать о княжне Асии в полном душевном спокойствии, даже благожелательно. И не призывал ее к ответу сурово, как раньше, а предлагал честно помериться силой.

Она не появлялась!

Я настороженно прислушивался, пытался, как в ту ночь, почувствовать присутствие соблазнительницы, словно укрывшейся от моего разума и чувства за опущенным занавесом. Но ее нигде не было. Все три мира покоились, мягко объятые тишиной.

Я не дал воли нетерпению — оно, как я вскоре почувствовал, в любой миг может переродиться в ненависть, а мне ли тягаться с княжной, в совершенстве владеющей этим страшным оружием.

Ничего не произошло. И все же я знал: ночью предстоит решительная схватка!

После полуночи, во втором часу, мне начали являться удивительные образы и мысли, душа уподобилась чистому, светлому зеркалу, и я, все более проникаясь участием и жалостью, увидел проплывающие в прозрачной глубине картины будущего княжны и саму ее, обреченную, жалкую, совсем не похожую на знакомую мне веселую, гостеприимную хозяйку, которая так любила отпускать шутки или безобидные колкости; избалованное дитя из знатного дома не в одночасье стало противоречивой, загадочной женщиной — чего только она не натерпелась во время бегства из России, из клешней большевистской чека, а каково было привыкать к жизни на чужбине, в изгнании, без родины. Не ей одной выпала столь тяжелая доля, спору нет, но слишком резким был поворот в ее судьбе и слишком много страхов пришлось ей пережить. Да, и все-таки эта отважная женщина, не сломленная, смело глядящая жизни в лицо, с неукротимой кровью предков унаследовала многие темные склонности и потому пала жертвой демонических сил, уготовивших ей, молодой и цветущей, трагический конец. Сполна, сполна искупила она грехи своего рода, тяготевшие над ее судьбой. В самом худшем случае, думал я, она была лишь несчастным медиумом, и то лишь по воле рокового стечения обстоятельств, в чем мы, мнящие себя праведниками, так легко усматриваем «вину»… Внезапная мысль овладела мной мощно и неколебимо: я должен спасти княжну, употребив всю силу воли, в которой я уже не сомневался. Вот он, смысл таинственной практики тантры ваджроли: я приму княжну в свою душу, и очищу ее душу от ненависти. Сам же не буду испытывать как ненависти, так и любви, тогда не только моя, но и ее несчастная душа станет свободной…