Степан Жихарев - Записки современника

— «А у кого из секретарей ваше дело?». — «У г. Ватиевского».

— «Это по Найденской даче, что ли?», — спросил он у секретаря. «Точно так». — «Что ж, вы ему ничего не сказали? — продолжал Крейтер с видом укора. — Подайте дело!». Секретарь с какою-то гримасою встал со стула, отпер шкаф, вытащил оттуда огромную связку бумаг и, развязав ее, подал .Крейтеру, который, пробежав несколько листов с конца, тотчас же объявил мне, что дело наше остановилось за неполучением каких-то новых справок из Вотчинного департамента и Межевой канцелярии, что оно не может быть так скоро решено, но чтоб я не унывал, потому что в справедливости доказательств со стороны нашей нет ни малейшего сомнения; а затем, чтоб я не тратился попустому и, в случае надобности, без церемоний обращался прямо к нему и что он даст мне в свое время совет, к кому из сенаторов должно будет разнести обыкновенные записки. «У нас, батюшка, — примолвил он, — заседают люди добрые. Вот хоть бы Петр Амплеевич (Шепелев), князь Павел Петрович (Щербатов) или Неплюев — сенаторы радушные и правдивые, а к Климу Гаври-лычу, может, сыщете какую-нибудь протекцию». Я отвечал, что имел честь лично представляться князю Петру Васильевичу и что он принял меня милостиво, а сверх того, знаком с сенатором И. С. Захаровым, у которого буду сегодня и на литературном вечере. «Ну, так и слава богу! Чего ж, батюшка, лучше? Христос с вами! Успокойте родителей ваших!».

Я живо тронут был радушием этого благородного человека и, конечно, никогда его не забуду. 33 33 быть, Богдан Иваныч? — говорил И. Ф., — у меня не только на расплату с вами, но едва ли достанет денег и на прогоны». — «Э, ну! — отвечал старик, — заплатите когда-нибудь; а не достанет на прогоны, так, пожалуй, я дополню». — «А если умру?» — возразил С—й. —. «Ну так сочтемся на том свете», — решил добрый Крейтер.

Теперь отправимся к Захарову на чтение.

17 февраля, воскресенье.

Вчерашний вечер у И. С. Захарова не похож был на вечер литературный. Кого не было! Сенаторы, обер-прокуроры, камергеры и даже сам главнокомандующий С. К. Вязмитинов. Когда я вошел в гостиную, меня как будто обдало кипятком й чуть не помутились глаза; я боялся, чтоб не пришлось мне читать стихи свои перед этим ареопагом; дело, однако ж, обошлось благополучно: я читал их после ужина, подкрепив себя тремя или четырьмя рюмками доброго вина и в то время, когда уже большая половина гостей разъехалась.

Из лиц, которые были на вечере, всех более произвел на меня впечатление Вязмитинов, и совсем не по званию своему главнокомандующего и министра военных сил, а по необычайной своей вежливости и благосклонному, предупредительному обращеййю. 34 34 ОС. К. Вязмитинове будет пространнее говорено впоследствии. Автор «Дневника» имел случай видеть его ежедневно с 1812 по 1816 год, быть свидетелем неутомимых его трудов по должности главнокомандующего и управляющего министерством полиции и оценить высокие качества души его и сердца. Это был муж совета и разума и, несмотря на высокое свое звание, необыкновенно скромен, кроток, доступен и приветлив. Позднейшее примечание. Вязмитинов приглашен был на вечер в качестве автора: он некогда (1778 г.) сочинил оперку, известную под заглавием «Новое семейство», и сам, как меня удостоверяли, положил ее на музыку. Хотя’ оперка в двух действиях, имевшая в свое врезйя только случайный успех, и не может давать ему права на звание литератора, чего, конечно, он и не добивается, но любовь его к словесности, желание следить за ее успехами и уважение к трудам литературным заслуживают того, чтоб пред ним растворились двери и самой Академии. Он не похож на того вельможу, который, как я слышал, публично утверждал, что литераторы решительно ни к чему неспособные люди и что всех бы их следовало засадить в дом сумасшедших. Вот меценат!

Гаврила Романович долго и с жаром разговаривал о чем-то, с сенаторами, князем Салаговым и Резановым, заседающими в одном департаменте с хозяином дома, и потом, живо обратясь к сидевшему возле Вязмитинова обер-прокурору П**, 1вдруг спросил его: «Да за что ж, Гаврила Герасимович, вы мучите человека? Вот я сейчас просил Дмитрия Ивановича и князя о скорейшем окончании дела этого несчастного Ананьевского: они ссылаются на вас, что вы предложили потребовать еще какие-то новые от палаты справки; но ведь справки были давно собраны все; если же нет, то зачем не потребовали их прежде и в свое время?». П** извинялся, уверяя, что дело Ананьевского скоро кончено будет. «Кончено будет! — возразил Гаврила Романович, — но покамест он и с детьми может умереть с голоду».

Мне стало понятно, отчего многие не любят Державина.

Началось чтение. Читали стихи какого-то Кукина на случай избрания адмирала Мордвинова, друга А. С. Шишкова, в губернские начальники московской милиции. Стихи очень плохи: видно, что они произведение какого-нибудь домашнего Стихотворца, болео усердного, нежели талантливого. Хозяин прочитал перевод свой: нескольких писем Фенелона о благочестии; нет сомнения, что эти: письма камбрейского архиепископа в высокой степени поучительны и полезны, но надобно читать их дома, с некоторым раздшшле-^ нием, а не в таком обществе, которое собирается следить за, успехами русской литературы не по переводам известных иностранных циса-телей, а по новым оригинальным сочинениям, да и перевод Захарова, напыщен и вовсе не имеет характер фенелонова слога, столь простого и благородного. Слушая эти письма, гости почти дремали, но, кажется, хозяин не замечал этого и безжалостно продолжал цтцнио до самого ужина, а между тем Вязмитинов уехал, воспользовавшись минутою отдохновения чтеца; за ним вскоре удалились князь Салагов, Резанов и еще многие, одни за другими, вставая потихоньку с мест своих, прокрадывались из гостиной на цыпочках; нечувствительно кружок разредел, и остались только мы, большею частью слушатели по призванию, то есть те, которым хотелось или ужинать или читать стихи свои. Мне хотелось и того и другого, но мало ли

Чего хочется! и дородная барышня Скулвская, двадцатипятилетняя невинность, любимая ученина моего Петра Ивановича, в одной из своих чересчур наивных басенок сказала сущую правду:

Мы сами иногда не знаем,

Чего так пламенно желаем!

Конечно, мне удалось и поужинать и прочитать стихи свои «К деревне»:

Деревня милая, отчизна дорогая,

Когда я возвращусь под кров счастливый твой? 1

но зато и выслушать получасовое замечание некоторых, повидимому, записных аристархов о том, что эпитет милая не у места и может прилагаться только к одушевленным предметам, как, например, к другу, к женщине, к ребенку и проч., что нельзя, также сказать, обращаясь к деревне: «Когда я возвращусь под кров твой», потому что деревня слово собирательное и хотя состоит из многих к р о в о в, но собственно сама по себе кровом назваться не может, но что, впрочем, очень легко исправить эти стихи следующим образом: