Степан Жихарев - Записки современника

Тут бедная дурнушка задумалась и, помолчав с минуту, с глубоким вздохом сказала: «Вы не можете представить себе, сколько я перенесла унижений от своего безобразия!».

«Однако ж вы совсем не так безобразны, Марья Лукинична, как себе воображаете, — сказал я. — Правда, у вас волосы рыжие, но рыжие волосы почитаются в Италии за величайшую красоту; у вас сплющенный нос и толстые губы, но зато выразительные глаза и белые ровные зубы; вы хорошего роста, а руки ваши могут служить образцом для художников. Поверьте, что, может быть, найдется человек, который в вас влюбится 37 37 Предсказание мое сбылось: этот человек пашелся в молодом дипломате 3—е. Но — увы! роман кончился несчастливо: Марья Лукинична умерла в одном из н. . .их женских монастырей, затворницею. Позднейшее примечание. , для него вы будете красавицей, а до других вам нужды нет; только, пожалуйста, не повторяйте так часто ваших восклицаний: „Ah, je suis si laide! ah, je suis si laide!“. Когда я слышу их, мне становится стыдно за вас! Si vous n'êtes pas belle, vous avez d'autres qualités, qui peuvent vous rendre chère à un homme raisonnable et sensé!».

Марья Лукинична несколько утешилась и очень благодарила меня за ласковое и отрадное ей слово.

19 февраля, вторник.

Масленица в полном разгаре. Я таскался по балаганам глазеть на народ, продрог и промочил ноги, а зачем ходил — бог весть. Лучше было бы заняться чем-нибудь путным, вместо того чтоб рисковать здоровьем. Пожалуй, чего доброго, Альбини с Торсбер-гом опять захотят пустить мне кровь! Может статься, оно было бы и нужно, только не из рук и не ланцетом. . .

По набережной гулявших было много; было также довольно нарядных экипажей, но в этом отношении Петербург не может равняться с Москвою: у нас вообще упряжь гораздо великолепнее. Московские щеголи ничего не делают вполовину; отличаться так отличаться: подавай золоченые колеса, красную сафьянную сбрую с вызолоченным набором, который горел бы, как жар; подавай лошадей — львов и тигров с гривами ниже колена,' таких лошадей, которые бы, как выражаются охотники, просили кофе; а как одеть кучеров иначе, как не в бархатные кафтаны, голубые, зеленые, малиновые с бобровыми опушками, с какою-то блестящею оторочкою! Словом, загляденье! Здесь все гораздо проще и, может быть, во всем больше вкуса, но для человека, привыкшего к раззолоченным каретам, к красной сбруе, к бархатным кафтанам ярких цветов и гремящим цепям, которыми перевожжены коренные лощади и подручная, здешние экипажи могут показаться несколько бедными. Мне понравился, впрочем, экипаж офицера конной гвардии Жандра: четверня огромных рыжих лошадей с проточинами, все одна в одну; идут на курбетах; карета почти черного цвета с красными обводками, очень легкая и красивая, а упряжь из тоненьких веревочек, обтянутых глянцевою кожею, с самым легким серебряным набор-цем — очень мило и красиво.

Приходил сослуживец мой Алексей Юшневский, бывший наш студент, приятель Гнедича, малый умный и чудак преестественный; он застал меня за письменною конторкою с пером в руке. «Что делаешь?». — «Пишу». — «Сочиняешь?». — «Описываю». — «Какого чорта ты описываешь?». — «Не чорта, а свой день». — «Славное занятие! и не скучно?». —«Привык». — «Правда, ко всему привыкнуть можно. . . ». — «Кроме голода. . . ». — «И жажды, — подхватил он, — прикажи-ка подать чаю». — «Прикажи сам».

Юшневский велел принести самовар и чайный прибор, поставил столик и, накрыв его салфеткой, расположился пить чай en amateur. «Вы все профаны, — сказал он, — пьете чай кой-как; надобно пить его со вкусом, как пьют московские купчихи». — «Кушай во здравие; у меня чай московский, его станет на год на всю артель сослуживцев», -г- «Знаю; Хмельницкий не нахвалится твоим чаем; оттого-то, признаться, я и зашел к тебе». — «Спасибо за откровенность». — «Впрочем, это шутка, а зашел я к тебе вот зачем: не хочешь ли познакомиться с Гнедичем?». — «Как не хотеть!». — «Так отправимся к нему завтра». — «Нет, не могу». — «Почему же?». — «Надобно подождать, пока поумнею: все это время я очень глуп». — «Так нам долго придется ждать». — «Бог не без милости! я был свидетелем и не таких чудес». — «Каких же?». — «Я видел слабоумного Грамматина на степени первого ученика в пацсионе, и умного золотомедального ученика Граве на публичном немецком театре в роли странствующего башмачника». — «Что ж это доказывает?». — «Это доказывает, что первые бывают последними и последние первыми». — «Теперь подлинно я вижу, что мы долго не пойдем к Гне-дичу: ты к тому же залез в метафизику». — «Поживи с мое, залезешь в нее и ты».

Юшневский захохотал; он был старее меня четырьмя годами. «Да признайся, что ты там вараксал в то время, как я пришел?».— «Право, записывал день свой». — «Неужто же в самом деле ежедневно записываешь всякий вздор?». — «Непременно». — «Какая нель тратить попустому время? Лучше бы читал или сочинял что-нибудь дельное». — «Со временем, может быть, и этот вздор на что-нибудь пригодится». —«Поэтому запишешь и наш разговор с тобою?».— «Слово в слово». — «И покажешь мне?». — «Завтра же в Коллегии». — «Чудак!». — «Родом так». — «Предвижу, что вы будете большими друзьями с Гнедичем: он в своем роде также чудак». — «Может быть, но покамест я не пойду к нему». — «А сказать ему о тебе?». — «Кто ж мешает? Скажи, что я рад с ним познакомиться, но не теперь, у меня точно голова не в порядке». —«Да что ж такое? Денег нет или семейные огорчения?». — «Небольшие деньги на нужду есть, а в семействе до сих пор все обстоит благополучно». — «Ну так воля твоя, не понимаю». — «И понимать нечего; бывает у молодых лошадей мыт, а у людей корь и оспа и разные волдыри на теле; у меня волдыри на душе и на сердце: нравственный мыт^ вот и все; будет с тебя?».

Мой Юшневский отправился домой приговаривая: «Жаль, очень жаль! По, видно, мы долго не пойдем к Гнедичу».

20 февраля, среда.

Утром заходил в Коллегию и, к крайней досаде моей, узнал, что дежурство мое приходится в воскресенье. Нечего сказать — весело! Последний день масленицы я буду затворником. Одна надежда на Хмельницкого, что не даст умереть со скуки.

Я показал Юшневскому вчерашний дневник мой. Он удивился, прочитав его, и не утерпел, чтоб не подписать под ним: с подлинным верно, 38 38 Эта подпись на дневнике сохранилась и до сих пор. Позднейшее примечание. примолвив: «Долго не идти нам к Гнедичу!».

Вечером с час просидел у Гаврила Романовича. Он был неразговорчив и что-то невесел, однако ж не жалуется на нездоровье. Просил меня придти завтра утром взглянуть на четверку лошадей, которых прислал ему граф Кутайсов с тамбовского своего завода. Говорит, что обошлись недорого, только боится, чтоб не были очень бойки.

21 февраля, четверг.

Лошади, присланные графом Кутайсовым Державину, точно хороши: большого роста, одна в одну, рыжегалой, так называемой розовой масти и вдобавок выезжаны. Старик любовался ими из окна своего кабинета, а завтра намерен выехать на них в первый раз. Они обошлись ему 1200 руб. с приводом — недорого: за такую цену нельзя было бы купить их и на лебедянской ярмарке. Кутай-сов прислал также и князю Лопухину шесть лошадей, только другой масти.