Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

В России конца 19-го — начала 20-го столетия термины «лесбийская любовь» («lesbian love») и «лесбиянка» («lesbian») (как существительные) не выходили за пределы интеллектуальной элиты и имели литературный оттенок, поэтому психиатры обращались к таким дефинициям, как «женская гомосексуальность» («female homosexuality») и «гомосексуалистка» («female homosexual») 54. Диана Льюис Бургин приложила значительные усилия, чтобы понять, было ли у таких «женщин, любящих женщин» (women loving women) конца царской имперской и начала советской эпохи что-нибудь более, чем зарождающееся ощущение лесбийских ролей (lesbian roles). Напротив, Ольга Жук на ряде примеров (и в массе народа, и среди элиты) безоговорочно определяет однополый женский эрос как «лесбийский» («lesbian») 55. Поясню, что это слово употребляется нами только тогда, когда оно встречается в первоисточнике, в остальных же случаях мы предпочитаем более нейтральные выражения.

История современных идей гомосексуальности связана с многообразием форм, которые русские называют (без всякой иронии) «нетрадиционным сексом». Квир-теоретики отмечают разнообразие гендерных и сексуальных девиаций в исторически сложившихся и ставших общепринятыми в культуре Запада конструкциях полового диморфизма (концепции существования только двух различных полов) и гетеросексуальности 56. Сегодня заявили о себе своими историями из прошлого личности, которых в 1970—1980-х годах было принято называть «лесбиянками и геями». Сегодня рассказов о себе требуют также бисексуалы, интерсексуальные (гермафродитические) индивидуумы и трансгендерные и/или транссексуальные личности, в то время как антропологов и квир-теоретиков интересуют прежде всего сходства и различия с незападными культурами 57. Редукционистское понимание гомосексуалов как стоящих в этом ряду акторов оказалось приниженным в свете текущих историографических процессов. Данная книга призвана стать отправной точкой для более внимательного изучения других трансгрессоров гендера и сексуальности в опыте России и СССР. Для обозначения специфики этого опыта будем использовать фразеологизм «сексуально-гендерное диссидентство» («sexual and gender dissent»), обращаясь к нему при анализе явлений, связанных с гомосексуальностью и отражением ее в языке и мышлении русского человека начала 20-го столетия. Прибегая к этой формулировке, хотим напомнить читателям, что неуважение к окружающим некоторые личности проявляли не выбором сексуального партнера, а собственной интерпретацией гендера 58. Избрав концепцию диссидентства в этой сфере, мы выведем на авансцену тех, кто противопоставляет себя доминирующей секс-гендерной системе 59. Люди, носящие одежду противоположного пола, выдающие себя (путем переодевания, специфическими манерами поведения или подделкой документов) за лиц противоположного пола, желающие изменить свой пол, чей публичный гендерный перформанс направлен на маргинализацию респектабельности (женоподобные (effeminate) мужчины и мужеподобные (mannish) женщины), и гермафродиты — вот основные типажи секс-гендерных диссидентов, часто идентифицируемых по их стилю с гомосексуалами 60. Поскольку данная книга посвящена гомосексуальности и ее медико-юридическим концепциям, такого рода диссиденты будут то и дело появляться на наших страницах, но не их истории дают понимание того, что представляет собой русская однополая любовь.

Настоящее исследование отмечено существенными ограничениями, частью добровольно наложенными на себя автором, частью продиктованными наличием (или недоступностью) документов. Прежде всего следует иметь в виду, что поднятые в этой книге проблемы и используемые документы, фиксируемые в историографии сексуальности, анализируются под углом регулирования публично проявляемого секса между мужчинами и конструирования маскулинности 61. В этих регулирующих кодексах (schemes) на женщин обычно обращают мало внимания, хотя более тщательное исследование судопроизводств, где «противоестественные акты» между женщинами были криминализированы, например в Австро-Венгерской империи и некоторых странах, наследовавших ей, может поколебать англо-американский тезис о безнаказанности лесбиянок. Свою задачу мы видим в том, чтобы попытаться обобщить документы, касающиеся мужской и женской однополой любви в России, и на их основе попытаться выявить связи мужской и женской гомосексуальности и структур, которые пытались регулировать, контролировать и излечивать от нее. В случае России игнорировать тот или иной пол — значит существенным образом сужать и искажать реальную картину. Более того, Россия нуждается в обобщении документов, чтобы поддержать постсоветский квир-активизм 62, а не в защите иллюзорного «культурного единства», как это делает историк-эссенциалист Риктор Нортон (Rictor Norton). Западные труды по социальному и культурному прошлому России, игнорирующие означенные проблемы, грешат однобокостью. Поскольку наше внимание сфокусировано на регулирующих и властных аспектах, некоторые читатели, возможно, придут к вьюоду, что эта книга в меньшей степени касается однополой любви женщин, ее специфики и терминологии. Могу лишь заранее согласиться с критикой и приглашаю коллег подумать, как провести подобные исследования в российском контексте.

Хронологические рамки данного труда задаются исходя из историографических соображений. Переход к модернити ознаменовался новыми подходами к восприятию тела, гендера и секса. Прежде большинство их базировалось на естественнонаучных представлениях и рационализме. Наше повествование начинается с 1870 года, когда в царской России впервые появилась медицинская модель однополой любви, предлагавшая специфическое и узкое разрешение проблемы. Сталинистское введение обязательной гетеросексуальности в конце 1930-х годов стало «лебединой песней» этой модели. В эпилоге мы бегло очертим некоторые из последствий такого решения для российского общества, начиная с 1940-х вплоть до 1990-х годов, и предложим пути дальнейших научных поисков.

На наших изысканиях, естественно, сказались степень доступности источников и ограничения, чинимые научным поискам в постсоветской России. За десять лет, прошедшие после краха советского режима 7 7 [Английское издание вышло в 2001 г.] , западные аудитории привыкли к потоку беспрецедентных открытий, хлынувшему из архивов Российской Федерации. В этой книге использованы судебные уголовные дела времен царской России и СССР, медицинские и юридические документы, личные бумаги — короче говоря, источники, ставшие доступными в результате «архивного бума». Однако некоторые важные источники остались для нас недосягаемыми. К тому же существуют вещи, которых мы намеренно избегали. Во время работы мы пришли к выводу, что наиболее подробные документы, касающиеся принятия и проведения в жизнь в 1933—1934 годах закона против мужеложства (antisodomy), находятся, вероятно, в архивах Министерства внутренних дел России, Федеральной службы безопасности (наследницы ОГПУ/НКВД/КГБ) или Архиве Президента Российской Федерации (АПРФ). Все эти организации придерживаются политики крайней закрытости, и любой специалист может убедиться, насколько сложно заполучить в данных фондах документы интересующей нас тематики 63.