Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Эта книга посвящена двум ключевым вопросам. Первый прост: что вообще известно об однополом влечении в России прошлых эпох? Изучив различные свидетельства, которые будут приведены далее, мы сможем выявить социальные, культурные и гендерные контексты любви между лицами одного пола в основных регионах царской и советской России. Отталкиваясь от этой «печки», можно будет перейти ко второму ключевому вопросу: как была проведена модернизация регулирования сексуально-гендерного диссидентства в революционной России и что отличало этот процесс от аналогичных явлений на Западе? В поисках ответов будем опираться в первую очередь на обсуждение этих вопросов в правительственных учреждениях, кругах врачей и юристов, как практиков, так и теоретиков-исследова-телей, на статистические отчеты и разного рода социальные комментарии.

Модернизация секса в эпоху индустриализации на Западе достаточно сложным образом связана с медициной и развертыванием дискурса о сексуальности при описании, диагностике, лечении и подавлении секса. Мишель Фуко призвал современников со всем возможным тщанием изучить микроклимат клиники, школьного класса и будуара, чтобы раскрыть конструкцию сексуальности, возникающей в разговорах врача и пациента, взрослого и ребенка, мужа и жены. Развертывая дискурсы о сексуальности, общества переступали «порог модернити», добиваясь большего контроля над телом индивида, здоровьем и приростом населения, частью которого этот индивид является 46. Для историков гомосексуальности в Америке и Европе дискурс о сексуальности — неотъемлемый атрибут модернити; гомосексуальность — это продукт современности, результат диалога психиатров с пациентами, «содомитов» («sodomites»; и позднее — «первертов») с полицией 47.

В работах по идеологии секса и гендера в царской России Лора Энгелынтейн (Laura Engelstein) выдвинула предположение относительно того, как современный дискурс о сексуальности был воспринят, осмыслен, отвергнут и модифицирован в России 48. Исследовательница убедительно показала, что дисциплинирующая роль власти в либеральных демократиях — то, что М. Фуко называл «властью—знанием», или управлением знанием и методами научной практики среди специфических слоев населения, — не могла быть сколь-либо действенной в российских условиях. Царизм «не желал альтернативных охранительных мер, поскольку ревниво оберегал сложившиеся порядки» 49. На смену царскому абсолютизму пришло большевистское «полицейское государство», отвергавшее либерализм в сфере права. Большевизм «приспособил науку для репрессивных целей» 50. Представление об историческом процессе — от абсолютизма через просвещенческий деспотизм к либерализму, — присущее анализу мо-дернити, предложенному М. Фуко, неуместно в случае России. Л. Энгелынтейн анализирует концепцию «совместного развития» Льва Давидовича Троцкого (наст.: Бронштейн, Л.Д.; 1879— 1940) (называя ее «совместным недоразвитием»), чтобы описать «совмещение» этих обычно следующих друг за другом форм власти в политике и ленинизма, и сталинизма. «Режим “власть-знание” никогда не проявлял себя должным образом в российском контексте», поскольку не было ни законодательного базиса, ни правового государства, способных обеспечить его верховенство 51.

Однако, пытаясь применить идеи М. Фуко к России, Л. Эн-гелыитейн констатирует, что российская элита усвоила западные идеи, научные круги восприняли «новые властные механизмы», несмотря на совершенно иной политический контекст, наложивший соответствующие ограничения. Решимость психиатров, биологов и сексологов, выдвигающих требование защиты «гомосексуалиста» вопреки авторитаризму, в условиях которого они жили, имела место в ряде неевропейских стран, вступивших на путь индустриализации 52. Один из центральных вопросов данной работы можно сформулировать следующим образом: как эти властные механизмы сочетались с авторитарной властью или, точнее, как ученые царской и коммунистической России диагностировали гомосексуальность. На наш взгляд, специфичность применения указанных властных механизмов в России была столь же важна, как и единодушие во взглядах на гомосексуальность, отличавшее исторические труды того времени. Новые свидетельства заставляют нас обратить внимание на отличие в подходах, исповедовавшихся врачами и юристами разных направлений, и стоящий за этим политический смысл. Равным образом следует учитывать географические и национальные границы бытования гомосексуальности как научной категории, а также подходы большевиков и ученых к однополой любви и гендеру за пределами европейской части России, куда, по их мнению, модернити не продвинулась.

Чтобы избежать наиболее распространенных анахронизмов, мы придерживались следующих терминологических договоренностей. Нами различаются понятия «гомосексуальность» как специфическое психосексуальное состояние, кодифицированное западной медициной в последней четверти 19-го столетия, и «однополая любовь» (или эрос, или отношения, или сексуальные действия), встречавшаяся в истории большинства обществ. К последним терминам мы будем прибегать в случаях необходимости временного или культурно-нейтрального обозначения отношений между лицами одного пола.

В нашей работе мы пытались дотошно следовать первоисточникам и скрупулезно придерживаться медицинской, юридической и общепонятной терминологии, используемой авторами этих трудов. Поступая таким образом, мы стремились дать читателям возможность почувствовать букву и дух документов, составленных царскими и советскими психиатрами, врачами, юристами, а также мужчинами и женщинами, вступавшими в однополый эрос. Временами это могло привести к путанице, которую я стремился свести к минимуму, но концептуальная неясность — это лишь часть проблемы. Распространение европейских концепций гомосексуальности в Российской и советской империях проходило по множеству различных траекторий. Русские не придерживались единого мнения по этому вопросу. Терминологическая и концептуальная разноголосица проливает свет на более глубокие различия в их взглядах.

Когда нами прямо не заимствуются термины, используемые практикующими юристами и врачами, «гомосексуалистами» мы назьюаем конкретных личностей только в случаях, если они с большой степенью вероятности действуют внутри субкультурного пространства и идентифицируются с ним. Мужская гомосексуальная субкультура начала давать о себе знать в российских городах в 1870—1880 годах. «Гомосексуалисгки» («female homosexuals») заявили о себе не так явно в 1890-е годы. Образованные россияне стали использовать слово «гомосексуалист», вошедшее в язык только в 1895 году, после 1905 года 53. Многие лица, имевшие однополые отношения после этой даты, не были «гомосексуалистами», и, когда документы не указывают на их идентификацию с гомосексуальной ролью, мы используем нейтральные определения («лицо, испытывающее однополое влечение» («person who experienced same-sex desire»), или «лицо, имевшее секс с представителями собственного пола» («person who had sex with members of their own sex»)). В эту категорию я включил также тех, кто всгу-пал в однополые отношения по принуждению или в экстраординарных ситуациях (например, в тюрьме).