Эрна Померанцева - Мифологические персонажи в русском фольклоре

Своеобразно дается в быличке портрет демонического существа, о котором ведется рассказ. В подавляющем числе быличек портрет нарочито неопределенен и построен на каком-то одном признаке: рассказчик не называет того, кто ему встретился, он упоминает только, что кто-то захохотал, загремел, застучал, мелькнул над рекой, прикоснулся к нему лохматой шерстистой лапой, захлопал в ладоши и т. д. («Кто-то большой, черный, косматый в седцах стоит») Поскольку рассказ воспринимался слушателями, которые знали о существовании лешего, домового, водяного, то для всех было ясно, о ком идет речь. Очевидно, некоторую роль играл в данном случае и запрет называть нечистого по имени.

Однако встречаются былички, в которых присутствует детализированный зрительный образ, например, лешего вышиной с дерево, в белой рубахе, или русалки с зелеными волосами, лохматого домового, маленьких, как дети, но шерстистых чертенят.

Действия демонических существ в наиболее типичных быличках очень просты: показалось, захохотало, защекотало, завело и т. д.

Однако действия героев — демонических существ— могут усложняться, приобретать психологическую мотивировку. В таком случае простой эпизод разрастается в сложный сюжет — меморат превращается в фабулат, рассказ выходит за жанровые границы былички, становится бывальщиной. Это уже истории о лешем, водяном и русалке, а не свидетельские показания о встрече со сверхъестественным существом, как это характерно для былички.

Желание рассказать как можно убедительнее, достовернее приводит к тому что вводятся детали, материально свидетельствующие, что это был не сон. Реалии эти сплошь и рядом превращают бы-личку в бывальщину, а иногда даже в сказку.

Иногда простейшая быличка контаминируется с іи.мт сложной, причем контаминация оправдыва-

• пн рассуждением: «Это еще не чудо, а вот это •п in»». Например, у охотника воскресает и уходит

ініі.ін и выделанная куница — он отправляется in м д на ней узнать большее чудо, и наконец про-' І.МІ.ІГТІЯ дома 49. Аналогичен рассказ, как убитая и к.і бежит за охотником, превращается в чёрта и ін •гг его домой 50. В результате контаминации бы-мічкп превращаются в бывальщины, или, в зависи-ііи in от установки рассказчика, в сказку.

11ік кольку подлинная быличка является бесхит-

ПМ.ІМ свидетельским показанием, она большей •іи* і ыо одиоэпизодна и невелика по объему. В этой ичнінчности и скупости деталей — особенность

......сготической потенции, которую, несмотря на

и і п|н»( тепенность художественной функции в ней, и * і г і и себе быличка. Чем больше деталей в былич-и», чем сложнее ее сюжет, тем дальше она отходит он мі мората, тем ближе она к развлекательному по-in і і копанию. В устах сказочника-краснобая она •пи in вообще теряет основной жанровый и даже и и імноіі признак — доминантной становится эсте-мои ік.іи функция. Рассказчик уже не стремится ' и можно точнее информировать слушателей о 111.111111ом, непонятном происшествии, а хочет раз-іиічі. их занятным рассказом о том, скажем, как ііічі і корил с лешим из-за репы. Быличка исчеза-і і имгето нее появляется бывальщина или сказ-

і н І .е исполнитель демонстрирует свое мастерст-п*і С.іггказчик же былички сообщает ее не потому, ч і и пн мастер слова, а потому, что знает факт, ни 11>it111іііі внимания и удивления.

Ілн русской устной прозы, так же как, по на-

• им» цепням П. Г. Богатырева, и для словацкой, •іннііік п, персонажей былички и сказки — случай ніііом.по редкий, но для некоторых других наро-mu .ни явление обычное. Например, южносла-іиіім міе пилы встречаются и в героическом эпосе,

и UК Соколовы. Сказки и песни Белозерского края,

*.,• 294, №158.

I ім »hi*, г гр. 128, № 68.

и в балладах, и в сказках, а мордовская хозяйка леса — вирява — является популярным сказочным персонажем. В русском фольклоре один мифологические образы встречаются только в быличках и бывальщинах, другие в разных жанрах.

Быличкам, тесно связанным с народными поверьями, свойственно ярко выраженное национальное своеобразие: в русской крестьянской избе, овине, конюшне живет и шутит свои шутки домовой; в непроходимые чащи русских лесов и топи болот заводит одинокого путника леший; сидя на мельничной плотине, на берегу лесных речек, расчесывает свои длинные волосы и заманивает свои жертвы русалка. Нередко леший одет в длинную мужскую белую рубаху, а русалки даже «в холщовых рубашках, рукава широкие, вышитые» м.

К русским быличкам и бывальщинам очень близки суеверные мемораты белорусов и украинцев. Рассказы разных народов о мифических существах отличаются друг от друга только деталями, локальными особенностями, ассортиментом образов, конкретным набором сюжетов, но не жанровыми свойствами. Так, южнославянские рассказы, русские былички и бывальщины, эстонские предания, мордовские сказки о хозяине или хозяйке леса отличаются друг от друга обрисовкой и характером основного персонажа и вместе с тем глубоко родственны друг другу в силу типологической общности самого жанра — мифологического рассказа, суеверного мемората или фабулата. Описание обстановки, пейзажа, упоминания бытовых предметов придают быличке национальный колорит. Однако отличия эти не являются жанровыми. Жанровые особенности русских быличек, как и суеверных меморатов других народов, едины в той же мере, как в принципе являются сходными, несмотря на различие конкретных систем, и те языческие верования, которые лежат в их основе. Былички, поскольку они связаны с определенной

Й1Запись Э. В. Померанцевой, сделана в 1966 г. в дер. По-Tan0 D0 Рузского р-па Московской обл. от 65-летней

Н. И. Косаревой.

if I шостью, определенными лицами и определен-мы ми верованиями, отличаются своим ярким ло-іппыіым колоритом, вместе с тем они даже в боль- in* истепени, чем сказки, интернациональны по сво-імѵ характеру.

Русские устные рассказы о мифологических пер-

.......... до сих пор не оценены как своеобразное

иі леи не искусства, одно из ярких проявлений мно~ інмпрлзня народной устной прозы. Они интерес-

ii ы мс только как документ, свидетельствующий о

♦ ім іпшх верованиях, но и своей, пусть неосознан-и«»и, своеобразной художественной формой. Не иіиммѵ ли были так часты и обращения к ним наших писателей, даже столь различных по своему і нирчегкому методу, как Пушкин и Блок, Турге-ім и и Горький, Брюсов и Бунин.

Поверья о лешем издавна привлекали к себе внимание русских исследователей. Уже в конце XVIII и в самом начале XIX в. авторы трудов, посвященных мифологии славян, не только упоминают лешего как одного из наиболее распространенных образов «древнего баснословия», но указывают и на общность представлений об этом славянском демонологическом существе с мифологическими образами других народов, в частности с античными сатирами