Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

В дневнике Сергея появилась такая запись: «Индивидуй Моторзин проявил себя рачительным товарищем. Главное — не влопаться с ним в дискуссию. Науке необходим уравновешенный характер. Только сосредоточенный характер добивается на этом поприще успеха».

Сергей умеет ладить с людьми, это известно. Свыше года живет он в гостиничном номере вместе с четой сотрудников, много лет зимовавших в Арктике. «На Диксоне все такие, что ли?! — удивляется, рассказывая о них, Сергей. — Сколько живем — ни одного писка. Ни единого! Характеризует? По-моему — полностью. Люди!»

Важность замысла, серьезность положения прибавляли ему осмотрительности. Он предложил Моторзину действовать в четыре руки: вначале собрать «приемное устройство», потом довести все остальное оборудование, чтобы не распылять сил. Моторзин с таким планом согласился, место «приемного устройства» определил по левую руку от входа и обосновал — почему; место «технической кухни» — в тамбуре.

— Чудесно, чудесно, — поддакивал Сергей. — Складно устроится.

Федор чувствовал себя старожилом, не спеша объяснял удобства и выгоды здешней жизни. Ближайшие соседи назывались у него «милицией», «пожарниками», «медициной» — по номерам телефонов, соединенных автокоммутатором. «Ноль-один» — директор совхоза, «ноль-два» — рембаза. Он всем им представился. Под «ноль-три» оказалась полевая станция космиков. Старшим техником станции была женщина. Разговор Федора с нею на третьей фразе стал простым, свойским. Сергей тотчас отметил, как дается ему эта быстрая легкость, свобода тона. Федору разговор доставил большое удовольствие. Он призывал соседку к сотрудничеству, еще заметнее потеплел, смягчился лицом. «Двенадцать километров — не расстояние!» — заверял ее Федор.

Женская тема, несмотря на недавний отъезд, получила в домике развитие.

— Женщинам в науке, конечно, не место, — говорил Ездовский. — Лично мне известен единственный случай, когда женщина проявила себя настоящим ученым. Да и та — филолог.

— Это примерно о чем?

Сергей объяснял.

Моторзин тоже высказывался:

— Другая, бывает, и без диплома, и денег тех не гребет, а тянет — будь здоров. Моя вон, десять лет грязь на стройке топчет. И в дождь, и в холод со своей трубой. Всю дорогу. Стенки домов знаешь как сводит? Будь здоров. Старший над нею, он только что из института вылупился, у него что ни разметка — то полундра: стены в углах сантиметров на двадцать не сходятся. Вот тебе и геодезист. У моей же всегда впритык.

— Жизнь в науке тем нехороша, — говорил Ездовский, — что сушит, пресекает проявление чувств. Женской натуре это противно. Да и мужчине, надо сказать, ни к чему. Возьми Холина, ионосферщика этого. С ним же встречаться боязно, когда идет. Голову сбычит, белками поводит, как венецианский мавр… Бр-рр-р! Говорят, из загса приехал, велел жене изжарить яичницу и уткнулся в схему. Короче, он ее даже не поцеловал. Теперь, говорят, жена от Холина уходит. И осуждать эту женщину трудно. Я, например, ее не осуждаю.

— Мужниных кандидатских мало, вот и выкобенивается. Рассчитывает к академику подгрести.

Так, переговариваясь, вели они сборку «приемного устройства», чтобы в самых подходящих широтных условиях и на высоте двадцати пяти — тридцати километров процедить сквозь трубку Гейгера космические частицы. Пульт, называемый «приемным устройством», служил для перенесения информации с высоты в их экспедиционный домик. Зорко, с трех сторон контролируется поднятый в стратосферу счетчик Гейгера: приемник подает о космическом потоке звуковые сигналы, осциллограф уточняет его танцем импульсов на экране, а нумератор, похожий на маленький будильник, отсчитывает своими стрелками количество частиц, пронесшихся сквозь прибор. И главный интерес специалистов, толковавших жизнь разно и неуступчиво, состоял сейчас совсем не в споре, начатом давно и как бы приглушенном обстановкой, а в ходе, в самом движении напористой работы, приближающей час, куда более важный для обоих, чем долгий разговор при сборке. Надежность «приемного устройства» и удача запусков покажут всем, кто чесал язык, кто сомневался, оправдано ли, справедливо ли решение Дениса Григорьевича отдать вакантную ставку младшего научного сотрудника технику Моторзину и послать его в экспедицию. Федор верил в этот случай, ждал его, контрольную доводку «приемного устройства» произвел с блеском. Что же до Ездовского, то он с ходу сможет приступить к запуску своего сцинтиллятора, проведет все на уровне зачина, и вот тогда-то…

— Полет в десять утра, Федор. Подъем в девять ноль-ноль.

— Я — спать. Брык, и никаких миражей.

Так у него и вышло.

Переложенные сменой белья и полотенцами, ждали в абалаковском рюкзаке своего большого дня сцинтилляторы. Пристроившись у пульта, собранного в четыре руки, Сергей писал: «Творить, по-моему, — это значит жить душой, заставлять ее неясное, нематериальное тело производить осязаемые, имеющие форму вещи… Своих союзников я не боюсь».

Запуск прошел прекрасно.

— Ну и горлан, ну и горлан, — приговаривал Моторзин, сидя за бортжурналом. — Тридцать два километра наскреб, а все верещит. На рекорд тянет, а, инженер?

Каждая новая сотня метров вызывала у Федора прилив воодушевления; не позволяя зонду остановиться, шугая его с последней отметки бог весть откуда севшим на язык хохлацким восклицанием: «Геть витсиля!» — он замирал в ожидании новых победных сообщений.

Ездовский темперамента не проявлял. Молча наблюдал он колыхание травянистого цвета импульса на экране, плавное движение стрелочек. «Близится старт сцинтиллятора!» — вот что говорил ему этот первый подъем счетчика Гейгера. Радостное предчувствие распирало Сергея — он, умудренный, не доверял ему, не позволял прорываться наружу. Он ведь и Косте не открыл своего замысла. Он задумал взять свои приборы и поднять их за Полярным кругом, когда все было готово к отъезду.

Они сидели над статьей Эвиота, вернее — смотрели, как под быстрой Диминой рукой летят от Эвиота щепки. А когда от бедного Брайена Эвиота ничего уже не осталось и Дима, довольный результатом и утомленный, мог бы, казалось, отвалиться от стола, как он обычно это делал, и, накренив кресло на две задние ножки, побалансировать, выкинув руки в стороны, и предложить затем ему, Сергею, попытаться проделать то же — чтобы наслаждение превосходством было окончательным и полным, — вместо всего этого Дима, не меняя позы и поглядывая на статью Эвиота, сказал: «Нам наступают на пятки. Наступают железными шипами». Он имел в виду не только англичанина Брайена и сделал свой вывод с той строгостью, с какой был выполнен им весь анализ, имевший широкую основу. «Чувствую их дыхание на своем затылке», — в тон Диме сказал Костя.