Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

…Фон между тем не затухал; напротив, гудение становилось все резче, пронзительней, в ушах ломило, строка развертки осциллографа тоже вышла из подчинения.

— Ты не стукнул приемник? Сапогом? Не сбил? Кабак на экране!..

Но никакой случайный удар сапогом не смог бы объяснить происходящего с нумератором, похожим на маленький будильник.

— Чума болотная, они заткнутся, слышь, ей-ей, заткнутся! — кричал Моторзин, ошалело глядя на прерывистый, скачками, бег стрелочек нумератора; уже не показания, а сохранность прибора внушала ему опасения. — Твой сцинтиллятор, должно, разогнался, причем без всякого удержу… не видывал такого!..

— «Гейгер» тоже разогнался! — огрызнулся Сергей. Не зная, как объяснить происходящее, он сбил попытку взвалить всю вину на новый счетчик.

— Друг дружку возбуждают, — на ходу поправился Моторзин, — никакая аппаратура не выдержит… О, гляди, заткнулись стрелочки, на полшестого заткнулись, я говорил!..

Глядя катастрофе в глаза — на экран, Сергей сказал:

— Заколодило… Повторим! Готовь вторую связку.

— Больно быстр, — не согласился Федор. — Шары на мне висят, они денег стоят. Как запуск, так, считай, получка, да еще по шести штук связка против четырех. В момент профукаешь.

— Беру на себя.

— Ишь, на себя… Я тоже пока в экспедиции числюсь.

— Дать расписку?

— А твоей распиской что подымешь? Водорода и так не остается. Стараешься, на чем бы выгадать, сэкономить, резерва нет… «Повторим!»…

И вот новая связка шла на подъем, а краткий, с деревянным призвуком сигнал не повторялся. «Не оглох ли я? — подумал Сергей. — Или то была галлюцинация?»

Стрелки нумератора, заткнувшись, снова повисли, в наушниках стоял грохот.

— Сцинтиллятор не отлажен, вот и вся причина, — повторил Моторзин с вызовом, готовый к спору.

Сергей промолчал.

Бунтующие счетчики продолжали подъем, и он, стенограф собственной гибели, вел в амбарной книге, приспособленной под вахтенный журнал, хронометраж — без единой цифры, лишенный, должно быть, смысла; он отмечал разряды и трески, в его записи врывались молнии догадок. Несомый лихорадкой воображения, он не мог отвлечься от шершавого листа, чтобы зачерпнуть воды, смочить пересохший от горя и злости рот. Среди чернильных строк и записей ломавшимся карандашом в амбарной книге, когда все было разобрано, оказались такие: «Я предан и остался один, отступник примет позор народа. Звуковые сигналы напористы, очень часты, причиняют неприятную боль вплоть до кровотечения. Прием веду без подмены, так как этот жмот в ответственный момент открыл свое неприглядное нутро дрожащего за место. Сигналы отдаются в височную кость, которая могла быть крепче. Интенсивность, ритм потока врезаются…»

«Вспышка!» — вдруг осенило его.

— Вспышка! — сказал он. — Вспышка космических лучей. Приборы врезались в поток.

Он распрямился наконец и устало повел головой, не умея сообразить, в какую сторону унесло сцинтиллятор, его надежду, да это и не имело значения, потому что вспышка распространяется на всю Землю, она захватила далекую лабораторию Чемпалова, и Симеиз, и шхуну «Заря», плывущую где-то в Индийском океане, и близких их соседей, космиков полевой станции. Они, соседи, сравнительно с Симеизом или шхуной «Заря», в наилучшем положении сейчас: магнитный заслон над ними слаб, вспышка падает на них как бы без преграды, в чистом виде. «Узнать? — мелькнуло у Ездовского. — Узнать, что происходит». — «Как? Вы не в курсе? Огромная вспышка!» — скажет женщина, собеседница любезного Моторзина, к которой он, Сергей, почему-то питал неприязнь. Он впервые в этом себе признался. А она, наверно, мила, и добра, и понятлива. И рада будет все разъяснить единственным для его спасения фактом. «Очень крупная, гигантская вспышка, — скажет она. — Из тех, что происходят раз в пять лет. Как 23 февраля», — добавит она. И каждый поймет, что его маленький, вручную собранный, немощный пока сцинтиллятор на такую нагрузку не рассчитан. Вот и сдал, не выдержал, вся причина — в необыкновенной вспышке, только в ней. Шубочкин, Съедин, Людмила в своем шикарном пуловере — все согласятся, что сцинтиллятор, конечно, ни при чем, если такая вспышка, и подтвердят, не постесняются, где надо, как без отдыха молотил он, Ездовский, дорабатывая схему, а он будет слушать их молча, ни один мускул не дрогнет на его лице. Он вдруг сомлел от этой мысли, поддался вялости, безразличию, в первый раз, должно быть, до конца постигая всю важность и необходимость перемен, которые последуют за признанием его нового счетчика. «На человека надо смотреть серьезно, вот такая малость, — скажет он, когда его спросят. — И все пойдет как следует быть».

С полевой станции ему ответил мужской голос, молодой, добросердечный:

— Приборы спокойны, никаких возрастаний… Взглянуть еще раз? Минуточку… Я же говорю: безмятежны. Дыхание спящего младенца. Никакой вспышки не происходит. Вспышку видят во сне.

Моторзин принюхивался на пороге к своей гигантской рыбине:

— Говорил, к отъезду подойдет, — не ошибся, рыбка высший сорт!..

И вот прилетел с доплатой треугольничек от Федора Моторзина. «Ездовский сорвал экспедицию!» — разнеслось по отделу. Следом явились и сами герои: виновник катастрофы Ездовский, свидетель происшедшего Моторзин. Федор принимал сочувствия, расстраивался от них и злел. Ездовский выслушивал Чемпалова с терпением, склонив виновную голову.

— Что объяснять? — говорил он, покусывая губу. — Виноват, Денис Григорьевич.

— Вас зачем посылали?

— Запускать счетчик Гейгера, — покорно отвечал Ездовский.

— А вы что делали?

— Их и запускал… Потом поднял сцинтиллятор.

— Поднял сцинтиллятор… Вы получили задание на сцинтиллятор?

— Нет.

— Может быть, задание давалось по особым каналам? Без нашего ведома? Через голову отдела?

— Нет.

— На чем же были основаны ваши заверения, будто вы делали запрос, получили «добро»?

Ездовский молчал, покрывшись краской.

— Соврали, мягко выражаясь? Так? Придется ответить. И за монитор, и за срыв экспедиции!..

Разбирательство шло при открытых дверях в точном смысле этого слова: кабинет Дениса Григорьевича был нараспашку, распаленный завлаб присутствием третьих лиц не стеснялся. К тому же факты, которые он приводил, были бесспорны. Лично Ездовскому собственная вина представлялась до того очевидной, что он и не пытался оправдываться.

Но, странное дело, чем заметнее проявлялась покорность затюканного Ездовского, тем резче не совпадала она с настроением, которое складывалось по ходу этой истории за стенами чемпаловского кабинета.

Володя Битехтин, раб и певец цветного фото, привез из Якутска, впервые им увиденного, три цветные катушки. Между тем он ходил из кабинета в кабинет с пустыми руками и речи вел не о проявителе, не о контрастной бумаге, но о грандиозной буче вокруг доклада руководителя якутской лаборатории. «Три дня как на качелях!» — говорил Володя. Он не столько рассказывал, сколько демонстрировал это волнующее событие, включая магнитофон. В тех местах, где записанные на пленку участники якутской дискуссии превозносили достоинства своих новых схем и особенно сцинтилляторов, вторить им в сложившейся обстановке Володя не решался, он замедлял вращение пленки, выражение острого тревожного любопытства на его лице сменялось растроганностью. «Видите!» — призывал Володя свидетелей, указывая на диск…