Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Думаю, что нет смысла дольше останавливаться на социально-экономических факторах, влияющих на дальнейший прогресс пилотируемых космических полетов. Тут все ясно, вернее — тут нет спорных для нас с вами вещей: политика мира и сотрудничества — единственная приемлемая для нас политика, а дорогой проект всегда и всюду осуществить было труднее, чем дешевый.

Однако существует весьма важный, если не главный фактор, способный, по сегодняшним представлениям (эта оговорка обязательна), замедлить процесс проникновения человека в космос. Речь идет об одной нерешенной проблеме космической медицины, вернее — о прискорбной ограниченности той области, в которой некоторые выработанные ею закономерности, выводы и рекомендации имеют бесспорную силу.

За считанные годы своего существования космическая медицина добилась исключительных успехов. Однако, как это бывает в сражениях всякой молодой науки с неизвестным, на месте каждой отрубленной головы дракона вырастали две новые. Одну такую голову рубят давно, но шея оказалась чертовски мускулистой, — невесомость.

Было бы трудно дать даже беглый обзор работ, посвященных раскрытию тайн тонкого воздействия невесомости на жизнедеятельность человеческого организма. Интересующихся с удовольствием отсылаю к отличным популярным публикациям академика О. Г. Газенко и других специалистов. Да, известно уже очень много. И тем не менее ни один специалист не возьмет на себя смелость сказать: «Раз человек может жить в невесомости два-три месяца, значит, и год проживет, ничего с ним не случится». Случится или не случится? Что может случиться и когда? Как можно избежать неприятностей? — вот главные вопросы, вокруг которых разворачивают дискуссии на всех конгрессах, съездах и симпозиумах, где встречаются специалисты космической медицины.

Действительно, полеты «Салюта» и «Скайлэба» отодвинули временн ые границы пребывания в космосе до 2–3 месяцев, но не решили тайны невесомости. Наиболее осторожные специалисты говорят о возможных и сегодня труднопредсказуемых изменениях на клеточном уровне, которые могут возникнуть в тканях под действием долговременной невесомости.

Оптимисты, напротив, уповают на необыкновенную пластичность человеческого организма и его удивительную приспособляемость к самым невероятным условиям. Они надеются, что научно обоснованная методика физических упражнений и дальнейшие успехи фармакологии значительно увеличат допустимые сроки пребывания в невесомости. Но даже оптимисты не выпишут вам билет в космос на три года. Им не позволит это сделать совесть ученого: они предполагают, но они не знают.

Генерал-лейтенант авиации, дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР В. А. Шаталов в одной из своих статей признает: «Очень важным для космонавтики остается вопрос о предельных сроках пребывания человека в условиях невесомости. С тем, что такие сроки все-таки существуют, видимо, придется согласиться. Трудно рассчитывать на то, что человек, покинувший Землю, неопределенно долго может находиться в космосе. Но сроков этих мы пока не знаем».

Очевидно, перед нами тот случай, когда земные дискуссии не помогут. Очевидно, слово за «его величеством Экспериментом». И, очевидно, эксперимент, а точнее — серия экспериментов такого рода должна стоять в ряду самых срочных научных дел. Потому что, не отгадав тайны невесомости, мы не сможем начать решать в будущем проблемы чисто инженерные. Помните старый анекдот о том, как звери решали, какой им мост выстроить через речку? Осел сказал: «Прежде всего надо решить, как будем строить: вдоль или поперек?» Так вот, до тех пор, пока мы не узнаем, как долго без ущерба для своего здоровья человек может жить в невесомости, мы не сможем решить, как нам строить мост к берегам далекого космоса: вдоль или поперек?

Представим себе, что в результате проведенных исследований космические медики установили, что, несмотря на все возможные ухищрения, они не могут продлить срок пребывания человека в невесомости больше чем на один год. Что это означает для инженеров? Это сразу определяет предельный срок сменности экипажей на орбитальных станциях. Именно это время должно браться в расчет при определении ресурсов работы их научного оборудования. Что же касается проблемы долговременных полетов в космос, полетов межпланетных, то этот срок диктует инженерам, по существу, всё. Ясно, что для выполнения программы, рассчитанной на один год, корабль не нуждается в устройствах, создающих искусственную гравитацию, а в корабле, предназначенном для доставки экспедиции на спутники Юпитера, такое устройство необходимо. Искусственная тяжесть и связанные с ее созданием дополнительные энергетические затраты неизбежно повлекут за собой усложнение и утяжеление всех конструкций. Это последнее обстоятельство потребует дополнительных мощностей ракетных двигателей носителя, а скорее всего — создания новых ракет. Новые, более мощные, а значит, и увеличенные в своих размерах ракеты приведут к необходимости создания новых, еще более грандиозных (и дорогих) стартовых комплексов. Короче, если говорить о задержках и расходах, то задержки и расходы на создание собственно систем с искусственной гравитацией составят лишь небольшой процент от всех мыслимых задержек и расходов, вызванных необходимостью решить эту проблему. Естественно, вся эта огромная работа способна замедлить темпы развития космонавтики.

Так, в общем-то, лишь одна, частная проблема космической медицины оказывается накрепко связанной с огромным количеством уже чисто инженерных проблем. Как видите, мудрая змея — эмблема медиков — склоняется сегодня не только над спасительной чашей, но и плотно обвивает своими кольцами циркуль инженера.

Перенесемся в сравнительно недавнее прошлое, когда в конструкторском бюро, руководимом Сергеем Павловичем Королевым, проектировался первый в мире космический корабль «Восток». Что, собственно, проектировалось? Летательный аппарат. Машина для полета в космосе. Несмотря на то что Валерий Быковский в 1963 году пролетал в таком корабле почти пять суток и в газетах справедливо писали, что он «жил в космосе», «Восток» был все-таки аппаратом для полета, а не для жизни, в том смысле, какой подразумевался в газетах. В пассажирском самолете мы с вами едим, пьем, спим, но мы «летим» все-таки, а не «живем» там. В 1970 году А. Николаев и В. Севастьянов уже жили в «Союзе-9»: два отсека корабля создавали иллюзию некой квартиры. Орбитальная станция «Салют» — просто космический дом. Этот прогресс космической техники чаще всего отмечался чисто количественно, сравнивались данные по весу и объему, а ведь свершились важнейшие качественные перемены: за десять лет советская космическая техника, совершенствуясь в разных направлениях, превратила транспортное средство в жилищное. Для подобного превращения в кораблестроении потребовались века. Закон развития науки и техники — от простого к сложному. Двигаясь от простого к сложному, мы получили современную электрическую лампочку, автомобиль, ускоритель элементарных частиц. «Восток» в этом смысле был созданием уникальным: никто нигде никогда не строил космических кораблей. Эскизные наброски Кибальчича, Циолковского и Цандера не представляли практически никакой ценности для его конструкторов. Это был редчайший в науке и технике случай, когда начинали с нуля. Но когда абсолютно новаторская общая задача была разбита на задачи частные, руководствуясь чисто инженерной психологией, конструкторы начали оглядываться: а что более или менее похожее уже существует? Поэтому кресло гагаринского корабля было спроектировано на основе авиационных кресел-катапульт, предком его скафандра был костюм летчиков-высотников. Пульт управления также отчасти напоминал размещение приборов в самолетах и т. д.