Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Подсел? Нам уже мешают земные термины. «Человек сел на стул» — в невесомости понятие чисто условное, и стул этот как предмет, лишенный всякой функции, там не нужен. Даже в «лунной» кабине «Аполлона», как вы помните, он уже был не нужен.

В земной жизни есть совершенно определенные глаголы: «лежать» и «стоять», описывающие положения, можно сказать, прямо противоположные. Но в космосе между «я лежу» и «я стою» — знак равенства.

Я вспоминаю Крым в августе 1961 года, когда там отдыхал вместе с Юрием Гагариным только что вернувшийся из своего суточного космического полета Герман Титов. Он много рассказывал тогда о своих «звездных сутках», но когда я спросил о том, как он спал, он сначала задумался.

— А я и не знаю. Может быть, стоя, а может, лежа. Кто знает? Ведь разницы нет, — невесомость.

Помню, эти слова тогда поразили меня больше всего. Необходимо было проделать определенную и весьма непривычную умственную работу, чтобы не только головой, но и сердцем понять, что вертикально стоящая кровать, категорически невозможная на Земле, не будет выглядеть дико в мире, где вертикаль равна горизонтали.

В нашем земном быте любая деятельность человека непременно связана с определенным и закрепленным за ним пространством. Для того чтобы колоть дрова, точить деталь или писать стихи, тело человека должно занять определенное положение, позу. Это правило, очевидно, справедливо и для невесомости. Никогда хирург не сможет сделать операцию, летая вокруг больного, а астроном — вести наблюдения, кружа у телескопа. На Земле тело закрепляет прежде всего земная тяжесть. Мебель во всех ее видах лишь помогает здесь гравитации. Мебель — функция гравитации. Но в невесомости фиксированные тела очень условно связаны с мебелью. Уже первые космонавты быстро поняли, что сказать определенно: «Я сижу в кресле» — можно, только к этому креслу пристегнувшись. Главную функцию несет ремень, а не кресло, уздечка, а не конь.

Невесомость потребует «космического» переосмысления дизайна. Она открывает воистину необъятные перспективы для самого смелого поиска, самого дерзкого экспериментирования. Ведь речь идет о создании новой структуры — том самом крайнем случае, который, по словам Н. Воронова и Я. Шестопала, авторов книги «Эстетика техники», «возникает тогда, когда объектами компоновки выступают новые принципы, закономерности или открытия, еще не получившие формально структурного воплощения».

Кстати, все сказанное выше вовсе не грозит дизайну (в отличие от архитектуры) ломкой его основ. И если одно из правил «земного» дизайна, в основе которого лежит компоновка, гласит, что эффективность конечного результата будет тем выше, чем более преобразуются, видоизменяются и приспособляются друг к другу и к новой общей задаче исходные объекты, то и в мире невесомости это правило сохраняет свою полную справедливость.

Лозунг Ле Корбюзье: «Дом — это машина для жилья» — всегда пугал меня: дом — это дом, а машина — это машина. И какие бы технические новшества ни воплощались в архитектуре невесомости, хочется верить, что жители «эфирных поселений» все-таки не будут жить в машинах. Другое дело, что привычные для нас представления о доме, уюте, красоте обязательно должны будут претерпеть большие изменения.

Может быть, обиходное понятие «родной угол» превратится в космосе в «родной шарик». Живущие в космосе не будут знать прелести просторной гостиной с красивыми тяжелыми занавесками, круглым столом, с оранжевым абажуром или старинной люстрой, с тихо гудящим самоваром и вареньем в бабушкиных розетках. Думая об этом, испытываешь щемящую чеховскую грусть, и тебе становится жалко людей, плавающих в своих шарах вокруг столов-многогранников.

Я представляю себе, что одно из поколений (а может быть, и не одно) косможителей далекого будущего может быть несчастным поколением, поскольку сжатое научным прогрессом время потребует от человеческого сердца забыть Землю до того, когда оно полюбит космос. Но в историческом плане это будет очень короткий период. Люди в «эфирных поселениях» отвыкнут от наших прямоугольных комнат так же легко, как отвыкли мы от пещеры, шалаша, курной избы. И если говорить откровенно, мы, выросшие с водопроводом и электричеством, редко и не всегда искренне грустим о колодцах и лучинах.

Сегодня, когда в космосе не побывало еще и ста человек, нам трудно представить себе будущие масштабы его освоения и заселения. В ближайшие годы космические корабли многоразового действия уничтожат героическую исключительность профессии космонавта, а к началу XXI века мы будем относиться к людям, работающим в космосе, так, как относимся сегодня к участникам антарктических экспедиций. Количество этих людей — летчиков-космонавтов и штурманов-космонавтов, ученых, инженеров, строителей-монтажников, энергетиков, радиоспециалистов, врачей — год от года будет расти в темпе все ускоряющемся, лавинообразном. Расчеты, проведенные известным советским астрофизиком, членом-корреспондентом Академии наук СССР И. С. Шкловским, показывают, что уже через 500 лет, а при самых неблагоприятных экономических условиях — через 2500 лет в «эфирных поселениях» в пределах Солнечной системы будет жить около 10 миллиардов человек — значительно больше, чем живет сегодня на Земле. А даже 2500 лет на шкале истории — это совсем не так много, как кажется. Куда больший срок отделяет нас от Нефертити и Тутанхамона, а фараон Хеопс, прославившийся своей великой пирамидой, стоит от нас на шкале веков в два раза дальше этих будущих косможителей. Эти наши такие далекие и, в общем, близкие потомки будут рождаться в невесомости и жить там постоянно. И, возможно, многие из них никогда и не прилетят на Землю и не узнают, что в доме их далекого предка существовал круглый стол и старинная люстра. А если и прилетят, не покажутся ли им, рожденным в необъятных просторах, смешными и нелепыми наши дома, странными и неуютными наши комнаты? И когда они прилетят, ведь им, наверное, будет трудно и очень непривычно в мире нашей тяжести, в мире, где человек так несвободен, что не может даже летать. И кто знает, может быть, перед физиологами и медиками будущее поставит новую проблему, перевернув наши сегодняшние заботы с ног на голову: а сможет ли человек, рожденный в невесомости и проведший там долгие годы, жить на Земле? Но если успехи сегодняшней науки вселяют в нас уверенность, что невесомость будет побеждена, есть еще больше оснований верить, что могучая наука грядущего справится и с обратной задачей.

Вспоминая фантастические книжки отрочества, ловлю себя на мысли, что подводных жителей «Маракотовой бездны» Конан Дойля или аборигенов «Страны слепых» Герберта Уэллса мне было жалко, а Человеку-невидимке и Ихтиандру я завидовал. Потому что у первых писатели отнимали что-то, что есть у нас, а вторых награждали способностями, нам недоступными.