Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Все, о чем здесь написано, — лишь наброски, материал к размышлению, не более. Абсолютно уверен я лишь в одном — будущее космонавтики, помимо всех своих научных и экономических побед, глубоко оптимистично, ибо оно способно дать человеку нечто очень важное: ранее недоступную возможность претворения в жизнь своих самых дерзких фантазий. Когда запретное становится доступным, а невозможное оказывается возможным, мы всегда вначале пугаемся этого. Не переживаем ли мы сейчас эту мгновенную робость, остановившись на пороге дальнего космоса и вглядываясь в туманные очертания парящих в звездной бездне городов? Мы скорее чувствуем, чем знаем, что за этим порогом нас ждет воплощение величайшей из всех фантазий, что наступает время соединения всех знаний и талантов, время наиболее полного и высокого проявления человеческой мысли и духа.

Сидели на береговой авандюне над пляжем, глядели на море, на валы прибоя и, прищуриваясь от ветра, перекидывались короткими фразами.

— Да, надо начинать, — сказал Гуделис. — Только вот с чего начинать?

— Ну, как и мы начинали, — отозвался Лонгинов. — С растерянности.

Странные, казалось бы, слова в устах такого знатока этих исследований. Познакомились они недавно. Гуделис приезжал из Вильнюса в Москву на совещание. Всесоюзное совещание по береговым исследованиям, впервые созванное через несколько лет после войны. Новая отрасль науки утверждала, так сказать, свое самостоятельное значение. Она выросла в игре стихий, на стыке моря и суши, вот на этой узкой прибрежной полосе, где протягивается лента пляжа и где на подходе к ней в реве и грохоте штормов разбиваются тяжелые вспененные валы. Зона прибоя.

«Береговики» — называют их коротко, этих специалистов, рыцарей новой науки. Они изучают процессы, происходящие в столкновении между морем и сушей, всевозможные перемены, от которых зависит жизнь, развитие морских берегов. В общем-то пока еще они — исследователи-одиночки, но уже готовые к тому, чтобы как-то объединиться. Наступать вместе на свой бурный, неподатливый предмет исследования.

Напористо, наступательно говорил и основной докладчик — профессор Всеволод Павлович Зенкович, один из создателей зарождающегося учения о развитии морских берегов. О нем научный сотрудник Литовской академии наук Витаутас Гуделис знал до сих пор лишь по книгам и статьям. А теперь увидел… Высокий, плечистый, как и полагается покорителю бурных вод. Густой, отчетливый голос, непослушная шевелюра. Докладчик набрасывал перед аудиторией обширную программу действий, в которой Гуделис все время слышал как бы обращение к нему, желающему вступить в эту область. Докладчик подчеркивал: четырнадцать морей страны с их разнообразными берегами предоставляют широкие возможности для всесторонних наблюдений, экспериментов, для добывания все новых и новых фактов, из которых только и может сложиться истинное знание прибрежных процессов. А Гуделис видел при этом свое Балтийское море и свой берег на Куршской косе.

Знакомясь в перерыве заседания, он мог почувствовать, какая рука у профессора, у этого теоретика, который к тому же пловец и ныряльщик.

Тогда же в кулуарах конференции произошло и другое знакомство. Владимир Витальевич Лонгинов, за которым следовало как кличка — «гидродинамика прибрежной зоны». Он как раз изучал процессы преобразования волн в различные виды движения воды у берега — прибойных потоков и оттоков, штормовых течений, способных поднимать и переносить придонные отложения.

Придя в береговую географию из области точных наук, он и стремился перенести сюда их точные методы. Выстроить всю эту кажущуюся прибрежную неразбериху по законам физики и математики в какую-то причинную последовательность, вскрывая между отдельными явлениями определенные связи и соотношения. Не просто описывать то, что видишь, наблюдаешь, а анализировать! Это уже совсем иное дело, чем то, к чему привыкла обычная, традиционная география. Это уже разговор с морем на языке меры и числа. Лонгинов не упускал случая именно цифрами побить ту расплывчатость и неопределенность, что скрывается часто за красивыми общими описаниями. «Железный скептик» — называли его в отместку.

И вот он на береговой дюне Куршской косы, вместе с Гуделисом, обсуждая: с чего же им, литовской группе, здесь начать? Посланец новой науки из Москвы, нисколько не скрывающий перед ними всех предстоящих трудностей. Черной, неблагодарной работы будет достаточно, а ее плоды далеко еще не сразу дадут себя знать.

Перед ними шумит открытое Балтийское море, и самый молодой участник этого заседания на дюне Стасе Мочякене — тоненькая девушка, выпускница Вильнюсского университета, новоиспеченный географ — смотрит молча, расширенными глазами вперед, на бесконечный ледоход белых барашков, наступающих на берег по всей дуге косы, и не знает еще толком, что же ей здесь, на этих берегах, предстоит. Как не знал еще, но правде говоря, и сам Гуделис, руководитель.

А у них за спиной, за валом авандюн, за лесной полосой, всего-то в двух километрах отсюда, уже на противоположной стороне косы, вздымается хребет «больших дюн». Неимоверное нагромождение голых перевеянных песков, вышедших когда-то, сотни и тысячи лет назад, из этих морских глубин и прошагавших под ветром через всю косу на ту сторону, где они стоят теперь застывшими громадами над зеркалом огромного, как море, залива. Куршская коса, или, по-литовски, Куршю Нерия, — узкая, как сабля, полоса наносной земли, протянувшаяся на сто километров по морю, неся над водой свой высокий хребет. Каприз диво-природы в юго-восточной Балтике, у наших самых западных границ.

Гуделис изучал происхождение косы, ее драматическую историю, совершал геологические маршруты по ее сыпучим вершинам, ловил в сети исследования господствующие тут, вечно веющие и тихо поющие ветро-песчаные потоки. Определял дюнный режим.

Но здесь говорят: когда стоишь на вершине больших дюн, не забывай о том, откуда они взялись. Вечный шум моря об этом напоминает. На шум моря и спустился Гуделис вместе со своей группой к воде, на морской берег косы, к началу начал. Открыть еще одну страницу исследований.

«Белая полоса» — всего-то каких-нибудь полтора-два километра, на протяжении которых в пене опрокидывающихся бурунов разыгрывается процесс прибоя. Но вовсе не такая узенькая полоса — с точки зрения того, кто должен идти на ее изучение. Она полна самых бурных перемен.