Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

На берегу косы у моря, под защитой холмиков авандюн, был заведен летний палаточный лагерь — опорный пункт экспедиций. Сюда наезжал руководитель москвичей профессор Зенкович, говоривший откровенно об этом мелководье юго-восточной Балтики с его таинственным движением придонных наносов: «Для меня еще загадка!» Всеволод Павлович надевал иногда ласты, маску с дыхательной трубкой и пускался вплавь — осмотреть подводную морфологию. В этом с профессором, пожалуй, никто не мог сравниться. Сущий водожитель! (Он же встретит свое шестидесятилетие у берегов Африки, в месте впадения Нила в Средиземное море, и там на десятиметровой глубине отметит собственный юбилей.)

В этом лагере экспедиции Владимир Витальевич Лонгинов нашел себе верного ученика, поклонника гидродинамики — литовского аспиранта Вайжгантаса Кирлиса — и тут же у воды дал ему первое задание, чтобы затем в горячей переписке Москва — Вильнюс и Вильнюс — Москва приучать и приучать его вводить понятия физики и математики в то, что он здесь наблюдает. Обстоятельный семинар, заключенный в почтовые конверты.

А нам пришлось попасть в этот лагерь немного позднее.

…Солнце на Куршской косе заходит в море. А встает над заливом, расцвечивая его зеркало, чуть золотя вершины больших дюн. В такое раннее розовое утро отправились мы, как нам объяснили, по дороге из поселка Нида на морскую сторону косы, отшагали километра два, свернули в обозначенном месте в лес — вернее, по-здешнему, на лесную полосу — и дальше по следу неглубокой колеи, проложенной в траве какими-то колесами. Колея и вывела нас на открытую песчаную площадку среди дюнных бугров защитного берегового вала, за которым сразу почувствовалось море.

На площадке на фоне песков резко выделялись пирамидки расставленных по-солдатски палаток: темно-зеленые и две поменьше — пронзительно синего и оранжевого цветов. И тут же деревянная будка на каменных опорах, похожая на дорожный вагончик. И длинный попросту сколоченный стол на козлах — возле крайних деревьев. И медный корабельный колокол, висящий на толстом суку. Чуть в стороне застыл в тени мотоцикл с коляской, грязно-голубого колера, под номером «13–73», с двумя разноцветными шлемами на сиденьях. Нам говорили еще раньше: если встретится на дороге «13–73», на нем двое, — так это, наверное, начальник экспедиции Кирлис и с ним практикант Римас Жаромскис, с такой приметной бородкой.

Лагерь, видно, только проснулся, никого что-то нет. Но полная женщина домашнего вида в переднике, стоящая под навесом над шипящей плитой, сообщила: побежали купаться.

— А начальник, Кирлис?

— Начальник там, — махнула рукой. — У движка.

Мы промесили по песку через всю площадку, мимо домика-вагончика, так сказать, на задний двор и услышали вдруг судорожный всхлип, чиханье мотора, тут же заглохшее, и увидели какое-то странное сооружение — шатер из брезента и деревянных щитов, откуда исходили эти звуки. А снизу, из-под приподнятого края брезента, виднелись две пары грязных ног в ссадинах, топтавшиеся на замызганном копотью песочке.

Подойдя осторожно, заглянули внутрь за перегородку. В неглубокой ямине двое робинзонов в набедренных повязках копошились над агрегатом движка. Один с каштановой бородкой, а другой, который без бородки, — ясно, начальник экспедиции В. Кирлис. Широкий разворот плеч, бронзовый загар и острые светлые точки глаз на худощавом лице.

Знакомство наше произошло тут же, в ямине, «без отрыва от производства». Лагерь сидел без света, и нужно было спешно исправить движок. Мы могли наблюдать начальника экспедиции при исполнении одной из его бесчисленных неписаных ролей. Сейчас — монтера-механика.

Бородач Римас Жаромскис сильным рывком крутанул вал, мотор чихнул раз-другой, взревел, затрясся, и движок заработал. В шатер просунулась заросшая физиономия:

— Ура, сегодня побреемся!

Кирлис тщательно обмыл руки бензином, вытер тряпочкой. Он был явно доволен, что удалось справиться с движком. Теперь ему уже ничего не оставалось, как вступить с нами в разговор, хотя он, кажется, всячески оттягивал этот момент. Он пригласил нас присесть на бетонную трубу, бог весть почему лежавшую здесь, на площадке лагеря, и служившую местом вечерних посиделок и даже общих собраний группы в хорошую погоду.

— Так о чем же мы должны говорить? — спросил он с подчеркнутым недоумением.

Понадобилась еще не одна беседа с ним — и на этой бетонной трубе, и в домике-вагончике, и на берегу у воды, — прежде чем он убедился в том, что жизнь их группы на берегу, их береговая работа нас действительно интересуют. Во всех подробностях. Ледок первой настороженности постепенно растаивал. И Кирлис мог уже рассказать иногда о том, что захватывало его как исследователя.

…Мы стоим с ним в тихую погоду на гребне авандюны. Возле самодельного столика, с которого до сих пор здесь следят, когда нужно, в дальномерную трубу за параметрами волн. Он повел широко рукой, показывая на воду:

— Видите? Недалеко от берега, тянется вдоль…

По серой спокойной поверхности воды стелилась светлая, чуть желтоватая полоса.

— Подводный вал! — сказал Кирлис.

Там из глубины проглядывал подводный вал. Мощное длинное песчаное тело, намытое, воздвигнутое работой моря из придонных наносов.

Подводные валы — важнейшая принадлежность прибрежной зоны почти на всех морях и океанах. Они тянутся рядами вдоль берегов — и в два, и в три ряда, и даже больше. И каждый ряд все дальше от берега, дальше в море, до самых границ «белой полосы». Тянутся на многие километры, на десятки, иногда на сотни километров. То становятся выше и круче, то ниже, а ложбины между ними — глубже или мельче. То придвигаются ближе к берегу, то, напротив, от него отступают. То начинают распадаться и даже вовсе исчезают. Потом вновь появляются. А в общем-то, несмотря на всякие временные перестройки, сохраняют свои позиции, составляя типичную подводную картину прибрежного мелководья.

Подводные валы — серьезное препятствие для ближней навигации. Из-за них судам чуть покрупнее к берегу и не подойти. А береговой науке они задают немало загадок, которые не так-то просто раскусить. Почему возникают? Почему распадаются? Почему меняют свою форму и расположение?.. Споры, длящиеся уже достаточно долго. Попытки создать какую-то общую теорию подводных валов успехом не увенчивались. Не получали признания. «Многие на этом зубы поломали», — писал Кирлису Владимир Витальевич.

А пока что береговые исследователи на разных морях и океанах накопляли свои знания об этих странных подводных сооружениях. Англичане Кинг и Вильямс на Средиземном море, американец Иванс на озере Мичиган, наш Егоров на Черном, и там же Николай Айбулатов… Каждый что-нибудь вносил в копилку наблюдений. Зенкович облетывал Азовское море у Темрюкского побережья, прослеживая с птичьего полета линии подводных валов.