Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Так постепенно мельницы изменили свое значение. Теперь это уже не воображаемая опасность, а, наоборот, опасность весьма серьезная, против которой рискованно воевать. Антидонкихот — это рыцарь без меча, все вооружение которого состоит из щита, на котором начертано:

«НЕ СТОИТ ВОЕВАТЬ С МЕЛЬНИЦАМИ!»

Вот почему нужно читать «Дон Кихота»: чтобы научиться не уходить от борьбы даже тогда, когда она кажется борьбой с мельницами. Читайте «Дон Кихота», чтобы уметь продолжать борьбу, даже когда продолжать ее безрассудно. Даже бесполезную борьбу. Даже безнадежную борьбу… Не в этом ли суть работы реаниматолога?

Я уезжаю из Петрозаводска.

Потом я вспоминаю о нем…

Из письма А. П. Зильбера: «…я, как всякий человек, готов переплыть море слез, чтобы получить каплю радости…»

Читайте «Дон Кихота»…

Врач — это человек, который бросает себя в пучину слез, чтобы получить каплю радости, и радость его — его жизнь, хоть частично осушившая эти слезы.

История, о которой я собираюсь рассказать, случилась несколько лет назад, и, наверно, сами участники успели ее позабыть, но мне она почему-то запомнилась во всех подробностях.

Вот ведь странность, причудливость памяти! Сколько с тех пор произошло событий более значимых для меня, более волнующих, а я все возвращаюсь к этой истории. Открываю папку с записями и документами этой истории.

Например, вот такой: «История эта задела тебя потому, что оказалась связана с твоими собственными иллюзиями!»

Поясню эту туманную фразу. В пору моего знакомства с Отделом я был уже сравнительно зрелым человеком (по крайней мере по возрасту), достаточно поскитавшимся по белу свету, испробовавшим массу различных профессий — от старателя до журналиста — и, естественно, подрастерявшим за это время массу розовых иллюзий о людях и их отношениях между собой. Однако среди обломков и развалин все ж таки оставалось одно «святое местечко». Именовалось оно несколько абстрактно — «Наука», но от этого не теряло своей привлекательности и романтичности. Рожденный в конце тридцатых годов, к середине пятидесятых, то есть ко времени появления сознательного отношения к жизни, я, как и большинство моих сверстников, был заворожен успехами точных наук. Этой завороженности способствовало и то обстоятельство, что я никогда не мог понять до конца ни физических формул, ни тайн инженерного конструирования, ни способов проникновения в глубь клетки и потому с двойным уважением глядел на чудеса, которые наука извлекала из живой и неживой материи.

Под влиянием этого восхищения, вызванного собственным невежеством и неспособностью к усвоению точных знаний, я создал себе особый миф не только о всесильности науки, но также о людях, которые ею занимались. Я представлял себе некую «Утопию», в которой царствует разум и абсолютная объективность. Независимо от должностей, степеней, характеров, люди тут всегда честны и справедливы друг к другу и заняты только одним — творчеством. И как бы здравый смысл ни пытался разрушить этот миф, напоминая о недавней трагической истории с нашей биологией, нашептывая на ухо сплетни о великих ученых (дескать, все мы не без греха), «Утопия», созданная моим воображением, держалась неколебимо, Олимп, где люди выше мелких страстей и слабостей, оставался Олимпом.

Вот почему я так прочно запомнил ту историю!

Есть, однако, и другой ответ на причуды памяти: «Ты столкнулся с загадкой, которую не разгадал до конца, ты остановился перед самым трудным парадоксом — противоречивостью человеческих отношений!»

О этот зыбкий, неопределенный, постоянно меняющийся мир отношений между людьми! Он привлекает своей неповторимостью и пугает вечной тайной: неожиданные всплески эмоций, непредсказуемые поступки, непонятные мотивы поведения, невидимые столкновения симпатий и антипатий. Есть ли тут что-либо прочное, постижимое, понятное?

Загадочность квантовых и нейтронных частиц выглядит кристально ясной по сравнению с механизмами поступков человека, связывающих его с близкими друзьями или приятелями, родственниками или просто случайными знакомыми.

Мы догадываемся, конечно, что каждое событие — малое звено в бесконечной цепи других событий, часть какого-то неизвестного целого, узор гигантского калейдоскопа. Но не знаем, случаен ли всякий раз набор стеклышек, дающий мозаику конкретной истории? Случаен ли толчок, меняющий эту мозаику, или все-таки за всем тем, что происходит в отношениях, скрыты неведомые еще закономерности?

Конечно, социальная психология многое уже прояснила, нащупав наблюдениями и экспериментами какие-то узлы и точки в связях людей друг с другом, но граница неизвестного тут еще, рядом, совсем близко, и надежда узнать что-то новое о людях подталкивает к новым и новым вопросам. Не поэтому ли так прочен мой интерес к истории, случившейся в одном из крупных научно-исследовательских институтов Киева, в одном из отделов, который я, дабы не тревожить участников тех событий, назову просто — Отдел?!

Итак, место действия названо, пора рассказать о действующих лицах…

С первых же дней в Отделе я понял — моя «Утопия» существует! Все нравилось мне тут — и слава института, подтвержденная не только союзным, но мировым признанием, и сам Отдел, уже известный в свое время практическими разработками, связанными с физиологией человека, и новая задача, которую этот коллектив поставил перед собою, — грандиозная, гигантская, великая задача постижения человеческих эмоций с помощью электронных машин, попытка поверить гармонию человека алгеброй чисел в программах ЭВМ.

Даже непонятный поначалу язык семинаров (типа «у экстравертных индивидуумов тормозные процессы развиваются более быстро и рассеиваются более медленно, чем у интравертных», «при воздействии различных стрессоров изменяются многие нейрофизиологические и эндокринные функции») не пугал, а вызывал священный трепет своей таинственностью, а уж осциллографы, энцефалографы, экранированные кабины, датчики, наклеиваемые на кожу тех, кто становился испытуемым, кошки и кролики, которых то трясли электрошоком, то погружали в сон по нажиму кнопки, и какие-то совсем простейшие организмы, разрезаемые до мельчайших нервных волокон, — все это только подтверждало значимость дела, которым тут занимались.

Кого только не было в штатном расписании Отдела: физиологи и математики, психологи и инженеры-электронщики, биологи и программисты, врачи и даже один философ!