Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Ленин понимал характер и особенности Рубакина как общественного деятеля больше и лучше, нежели сам Рубакин. А особенности этого сложного человеческого характера необходимо иметь в виду, оценивая его жизнь и деятельность. Они наложили на личность и судьбу Рубакина неизгладимый отпечаток.

Прежде всего нужно очистить истинный облик Рубакина от той книжной шелухи, в которой он, по представлениям современников, находился всю жизнь и в которой продолжает оставаться в представлении потомков. Действительно, Рубакин всю свою жизнь прожил «среди книг». Название, которое он дал своей главной и любимой книге, необыкновенно точно характеризует образ жизни ее автора. Из многочисленных литературных псевдонимов, которыми он пользовался, Рубакин больше всего любил свой самый первый: «Книжный червяк». Он не видел в этом прозвище ничего смешного и унизительного. Хоть и червяк, зато всю жизнь живет в книгах.

Но Рубакин жил и работал не для книг — для людей. Все его помыслы, весь труд были обращены к русскому народу и связаны с его многолетней и мучительной борьбой за свое политическое и социальное освобождение. Рубакин мог наивно считать, что он стоит «над полемикой», но никакую свою книгу, никакое свое действие он не мог бы назвать так, как назвал свою книгу его друг Роллан: «Над схваткой». В одной из своих ранних революционных брошюр Рубакин писал: «Идет война трудящегося народа с обидчиками. Те отстаивают свое сытое благополучие, а народ борется с ними за землю и волю». В этой войне Рубакин участвовал всю жизнь, и воевать он пошел без всяких сомнений и колебаний. Он только искал и нашел для себя наиболее подходящее для него оружие. Им была книга. На своем не менявшемся никогда экслибрисе Рубакин написал: «Книга — могущественнейшее орудие в борьбе за истину и справедливость». Книга для Рубакина была не самоцелью, не источником сладостного наслаждения — она была средством борьбы. В 1915 году, когда Рубакину было уже 53 года, он в автобиографическом наброске, вспоминая свою юность, говорил: «Я решил посвятить свою жизнь борьбе за человека, против гнуснейшего вида неравенства — неравенства образования». Он бросился в схватку с оружием, в могущество которого верил безгранично. В этой вере была заключена и сила Рубакина, и его слабость, это стало источником его побед и поражений.

Всю свою бешеную энергию, купеческую деловитость, неиссякаемое трудолюбие, он употребил на осуществление этой задачи. Сотни статей и книг, тысячи писем, анкет, методических указаний, библиографических списков… Будучи по своему темпераменту бойцом, испытывая жадный интерес к новым местам, новым людям, он сознательно обрек себя на добровольное заключение в своем рабочем кабинете — ведь только там и только так он сумеет выполнить свое предназначение… В 1907 году он покинул Россию не потому только, что царский министр его выслал «навечно». Рубакин не испытывал страха перед преследованиями, не боялся тягот нелегальной жизни — ему нужны были условия для своей работы, в силу которой он верил не меньше, чем верующий католик в силу мадонны.

Свершилась революция, народ получил неограниченные возможности для образования — тем больше, значит, оснований для того, чтобы напрячь все силы, еще больше писать, активней разрабатывать методы самообразования. Тоскующий по своей родине, с жадностью ловивший каждое известие из России, Рубакин продолжал оставаться в мещанском швейцарском городке. Ведь он не мог позволить прервать свою работу ни на день, ни на час… Какой силой убежденности надо было обладать, чтобы ради иллюзорного представления о своих возможностях обречь себя до конца жизни на трагическое расставание со своей родиной!

В своих дневниках Ромен Роллан много места уделил Рубакину, поразившему его своей кипучей деятельностью и фанатической верой в силу образования. «Это — великий энциклопедист!» — восклицает Роллан после первого знакомства с Рубакиным. Знаменитому французу не случайно пришли в голову образы его великих соотечественников — Дидро, д’Аламбера. Дело не в том, что просветительская деятельность Николая Александровича Рубакина была схожей с просветительской деятельностью французских энциклопедистов, — она была иной по своим целям, средствам. Но действительно в натуре Рубакина, в его убеждениях было нечто от восемнадцатого века. Со своей фанатической верой в неограниченное влияние печатного слова ему было не по себе в кипении политических страстей между двумя русскими революциями, в обстановке, когда не слово, а действие стало решающим в борьбе народа со своими угнетателями. История жизни Рубакина со всей беспощадностью свидетельствует, что прошлое не повторяется.

Эта история началась 13 июля 1863 года. В этот день у ораниенбаумского купца Александра Рубакина родился сын, которому предстояло прожить такие 84 года, в какие вместились самые напряженные и значительные годы истории человечества. Рубакин не оставил после себя мемуаров — ему их было некогда писать. А вспомнить ему было что! Кого только не знал, с кем только не общался этот бывший «купеческий сын»! Ленин и Плеханов, Толстой и Роллан, Красин и Луначарский, Плеве и Азеф… Какую бы уединенную гору ни выбирал пророк самообразования для того, чтобы сочинять и оттуда рассылать заповеди своей веры, эта гора постоянно омывалась бурными потоками великих событий. Но по детству Рубакина об этом было бы трудно догадаться.

Ораниенбаум. Рамбов — как его звали в народе. Маленький и провинциальный спутник столицы Русской империи. Город мелких торговцев, ремесленников, офицеров, чиновников-пенсионеров, петербургских дачников. Город столь незначительный, что даже купец второй гильдии Александр Рубакин был в нем очень заметным явлением, невзирая на то что он по своему состоянию и размаху деятельности ничем особенно не выделялся. Торговал лесом, был владельцем торговых бань, имел несколько небольших домов на главной улице города. Но этот не очень богатый купец целых 18 лет пробыл городским головой. Может быть, потому, что он не был вчерашним крепостным, этаким Разуваевым, нажившимся на пене «крестьянской реформы». Рубакины — купцы древние, старозаветные, почитаемые за свою приверженность к старому, за неторопливость… Из поколения в поколение передавали купцы Рубакины эти свои качества. И — осеклись… Но не по вине ораниенбаумского городского головы. Николая Рубакина отец приучал к своему наследственному делу со всем старанием. Учиться отдал не в гимназию, а в реальное училище. В свободное от уроков время заставлял продавать веники в принадлежащих Рубакиным банях. Считал каждую копейку, выдаваемую на книги, на завтрак, на развлечения. Почтение к старшим и к купеческим обычаям внушал своим сыновьям проверенным способом — кулаками и жестким ремнем… До конца жизни не терял старый Рубакин надежды, что выведет своих детей «в люди». Уже после того как — вопреки его воле и желаниям — его сыновья уехали учиться в Петербург, после того как Николай Рубакин окончил университет, он попробовал назначить сына управляющим фабрикой оберточной бумаги — авось на своем деле образумится… Но новый «управляющий», обрадовавшись своей самостоятельности, стал бешено тратить деньги на покупку книг, организацию библиотеки для рабочих, устройство для них курсов… За какие-нибудь два года он быстро и уверенно довел вверенную ему фабрику до полного и окончательного краха. На этом и закончился последний воспитательный эксперимент Рубакина-отца. И Николай Рубакин был полностью предоставлен своим вкусам, стремлениям, страстям.