Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Работа учителя представляется мне такой ответственной, что иногда страшно. Мне доверяют детей — добрых, доверчивых, капризных, любознательных. Из них можно делать что угодно. Я и должна буду сделать из них граждан нашего общества. О, какое нужно внимание, чуткость и умение, чтобы прочно вложить в детские души добрые, красивые чувства и понятия, чтобы не вкралось к ним в сердце прилипчивое зло!

На этой работе надо отдавать все богатства души, все знания, чуткость, нервы. Я не желала бы послушных, безвольных учеников, с которыми работа катится как по рельсам. Каждый ребенок шалит от полноты жизни, не знает, правильно или нет он делает, он уверен, что прав, а взрослые просто хотят подчинить его своей воле. Дети никогда не бывают плохими — плохи воспитатели. Пока малыш еще не понимает своих поступков, он за них не может отвечать.

Вырастут воспитанники несчастливыми, кто-то из них резкий, неуживчивый, кто-то лизун, мягкая душа, кто-то несамостоятельный — виновата воспитательница. И как это тяжело будет сознавать, что ты сделала человека не совсем счастливым, не дала ему всех хороших качеств, недоглядела, не устранила вовремя зло. Такой упрек невыносим, он будет потом всю жизнь мучить душу».

Нет, святые отцы, хочется сказать мне, архитектура Троице-Сергиевой лавры прекрасна, и музей ваш был хорош. Но душа — извините, это не по вашей части. И если вы думаете по-другому, то ошибаетесь. Ведь даже в бесчисленных и вроде бы убедительных разговорах о религиозном духе, снизошедшем якобы на Елену Келлер, и то правды меньше, чем в истории с «внезапным озарением» около водяного насоса. Еще в десятилетнем возрасте Елену Келлер пытались обратить в веру божью — мы знаем об этом по письмам ее учительницы Анны Сулливан: «…Одна близкая родственница, глубоко религиозная женщина, впервые пробовала внушить ей понятие о боге. После разговора с ней Елена сказала мне: „Я имею сказать вам нечто очень смешное. А. говорит, будто бог сделал меня и всех людей из земли; должно быть, шутит. Ведь я сделана из мяса, кости и крови“. Минуту спустя она продолжала: „Она говорит, что бог есть любовь. Но я не думаю, чтобы кто-либо мог быть сделан из любви, потому что ведь любовь — это то, что есть в нашем сердце. И потом она сказала совсем уж смешную вещь: будто бог — мой дорогой отец. Это особенно рассмешило меня, потому что я ведь знаю, что отец мой — Артур Келлер“».

«Кто сделал бога? Из чего бог сделал новые миры? Откуда он взял землю, воду, семена и первых животных? Почему вы знаете о загробном блаженстве — ведь вы не умирали?!» — это немногие из записанных разными людьми вопросов слепоглухой, которыми ее ничем не замутненный еще ум отбивался от церковной мистики. Уж если что и родилось в ее голове, так это чисто рационалистический подход к миру — естественный процесс для разумного человеческого существа, самостоятельно, без отупляющего воздействия установившихся доктрин, постигающего жизнь. Но силы были слишком неравными — за воспитание Елены Келлер взялся сам епископ Бостонский, его преподобие Филипп Брукс. Против его авторитета и красноречия не устояло едва нарождающееся сознание ребенка.

«…Лучше жить хорошо, чем умереть хорошо». Так естественно прозвучала эта фраза, что мне подумалось — попробуйте теперь, ваше преподобие, затемнить мозги Юре Лернеру или кому-нибудь из его товарищей! И уж совсем нелепыми стали казаться мне слова Лемуана, известного французского психолога, ученого уже нашего века: «Как разум и суждения, так и чувства, воля, фантазия у них тяжело поражены. Фантазия падает до минимума и существует лишь в пределах осязательных впечатлений. Воля не урегулирована, интересы ограничены. Такой несчастный ребенок, у которого отсутствуют оба высших чувства, скоро начинает казаться глупым и недоступным внешним впечатлениям. Страх неизвестного, темнота, невозможность общения заставляют его терять всякое чувство меры».

В зале гаснет свет, и становится тихо. Александр Иванович Мещеряков показывает фильм о том, как вырываются из темноты и беззвучия его воспитанники. Как создаются в них разум и суждения, чувства, воля и фантазия.

Все так просто, словно нарочно снимали антикинобоевик.

Вот пятилетнюю кроху заставляют есть ложкой. Вот она учится одеваться. Руки учительницы держат ее ручонки и натягивают ими чулок на ногу. Раз, другой, третий, сотый. Но вот уже достаточно лишь прикоснуться руками девочки к чулку, чтобы она сама стала надевать его. Начало действия превратилось просто в сигнал к его выполнению.

Впрочем, любое кино, даже самое «заземленное», все-таки — по сравнению с жизнью — боевик: оно прессует время, создавая свою киноправду. На самом деле команда «Надевай чулок!» запоминается и выполняется в муках. Начиная натягивать чулок, ребенок не может поначалу довести это дело до конца. Как говорят, он не получает подкрепления — результат-то работы нулевой. Всякий психолог знает, что в такой ситуации научить чему-либо невозможно. Но если беспрерывно помогать ребенку в таких простейших операциях, хорошего тоже мало — он не сможет связать в сознании результат со своими действиями. Лишь тщательно дозируя свое участие в делах и трудах обучаемого, может педагог научить ребенка делать что-то самостоятельно. Психологический синхрофазотрон требует ювелирной точности…

…Трещит проектор, уплотняя годы в минуты. Взрослые ученики и преподаватели постоянно «заговаривают» с малышами, дают им возможность «наблюдать» беседы, споры. И у малышей возникает «жестовый лепет» — такой же нормальный лепет, как у нормальных детей. Они беспрерывно что-то изображают руками, подражая взрослым.

Еще немного, и им откроется смысл этих движений. Они усвоят свой первый язык — язык жестов.

И снова столь тонкий прибор, как человеческий мозг, требует к себе сверхточного отношения. Завязывать в нем узелки связей, ткать эту невидимую ткань — кто знает как?

Новый, незнакомый предмет — и ребенок отбрасывает его. Но вот чуть изменили форму привычной ему ложки — и слепоглухонемой человек пяти лет от роду не выпускает ее из рук. Так проторивается узкая тропинка к его сознанию.

Она скоро становится широкой дорогой. Зная теперь, что интерес ребенка максимален к слегка измененному, но знакомому предмету, педагог прочерчивает пунктирную линию, связующую длинный ряд разных вещей, каждая из которых чем-то незначительно отлична от другой. И у ребенка возникает новая потребность — исследовать окружающий его мир. То, что казалось нам врожденным, создается кропотливым трудом педагогов. Теперь уже лишенный зрения и слуха малыш по своей ненасытной тяге к новым предметам и впечатлениям ничем не уступает обычному ребенку.