Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Много вещей — много и обозначающих их жестов. И где-то в недрах этого примитивного жестового мышления (нет, не оговорка — принципиальное соображение: мышление есть, а словесного языка нет!) зреет потребность выразить себя по-иному, более полно. В какой микроскоп увидеть этот атом сознания? По безошибочным приметам, подмеченным и изученным за долгие годы работы, догадываются загорские конструкторы душ, что миг наступил. Теперь вместо хорошо знакомых жестов ребенку будут давать их наименование словом. Конечно, он не поймет, что новый жест — а только за жест он и может принять последовательно сменяющие друг друга комбинации пальцев — состоит из букв. Но вот уже десять предметов он приучился называть по-новому, и не может не заметить, что одна какая-то комбинация пальцев все время повторяется. Идея элементарной частицы языка — буквы — зарождается в его голове. Не сама по себе, не озарением свыше — продуманной, напряженной, неустанной работой его воспитателей.

…С экрана смотрит уже довольно взрослый мальчик. Быстрыми, почти незаметными прикосновениями пальцев, складывая их в различные комбинации — буквы, он говорит в руку своего одноклассника что-то очень веселое и, судя по выражению лица, личное.

…Стремительно скользят пальцы по брайлевской книге — научиться устанавливать связь между комбинацией пальцев и комбинацией выпуклых точек, соответствующих одной и той же букве, уже совсем нетрудно.

…Беззвучно шевелятся губы слепоглухой девушки. Но тут уж виноват фильм — это он немой. Дети же в Загорске учатся произносить все звуки, копируя расположение губ, зубов, языка педагога. Каждый новый звук они запоминают во всей сложности и тонкости его фонетики — им приходится подолгу держать руку на горле, у языка, губ, гортани учительницы, ощутить напряжение ее голосовых связок, едва уловимый ток воздуха, создающий гласные и согласные нашей речи. И потом звук к звуку — в слово, слова — во фразы.

И опять нескончаемая работа над чистотой фонетики, новая нагрузка на память, новые усилия и труд, труд, труд.

Но даже этот длительный и непростой процесс кажется теперь не таким уж невероятным. Будь фильм не учебным, а художественным, его венчал бы первый кадр: маленькая девочка с трудом тянет ко рту ложку с манной кашей…

Жизнь вообще любит кольцевую композицию. Многое возвращается на круги своя.

Доктор Хаув, зачинатель обучения слепоглухонемых, занимаясь с Лорой Бриджмен, выбрал самый естественный, казалось бы, путь: он воздействовал на осязание — то, чем девочка владела в совершенстве. Но его последователи — даже в той же самой Перкинсовской школе — держались другой точки зрения. Главное, считали они, — это научить устной речи, а когда ребенок овладеет ею, научится произносить звуки и слова, с ним уже работать будет несравненно проще. «Сначала было слово…» — эта библейская мудрость звучала весомым аргументом.

Инесса Холл, первая заведующая отделением слепоглухонемых детей, фанатически проводила в жизнь эту доктрину. Детей, пытавшихся употреблять жесты, наказывали, а если их не удавалось научить говорить в течение определенного времени, то и отчисляли.

Сама Инесса Холл от зари до ночи, от восхода до заката занималась с мальчиком по имени Леонард Дауди, не зная ни праздников, ни выходных дней. Его привезли в ужасном состоянии — он даже бегал на четвереньках задом наперед, потому что головой ударяться ему было больно. В Перкинсе Дауди не только научился свободно говорить, он вообще стал довольно образованным человеком, способным к самостоятельной жизни и работе. Но ради этого своего воспитанника Инесса Холл вынуждена была полностью отказаться от всякой личной жизни. И такого же полного самоотречения требовала она и от остальных педагогов. Такой порядок держался в Перкинсе более двадцати лет, до 1951 года, когда директором школы стал Эдвард Вотерхауз. Он застал самое трудное отделение своей школы в критическом положении — в нем осталось всего лишь четверо ребят, но и их обучать было некому — во всей Америке не находилось для них педагогов.

…Доктор Эдвард Вотерхауз приехал в Москву в тот же день, что и президент Ричард Никсон, и тоже по важным международным делам. Но в их визитах было и отличие: Вотерхаузу не удалось посидеть за столом совещаний — Мещеряков в первый же день увез его с Исполкома Всемирного совета благосостояния слепых. Вотерхауз даже для вида не противился — слишком уж хотелось ему своими глазами взглянуть на то, о чем Александр Иванович рассказывал во время их встречи в Англии, на семинаре по обучению слепоглухих.

Он, конечно, побывал в Загорске, встретился в четырьмя студентами и несколько часов поговорил с ними с помощью телетактора. Мещеряков показал ему и свою лабораторию в Институте дефектологии (она носит имя профессора И. А. Соколянского). Была и совсем уж «ненаучная» встреча — на квартире у Ольги Ивановны Скороходовой, слепоглухой сотрудницы лаборатории, ученицы Соколянского, автора и научных книг, и многих стихов, кандидата наук. Так случилось, что я не пропустил ни одного слова из всех этих долгих бесед и разговоров — Александр Иванович попросил меня быть его переводчиком. И мне стал наконец ясным смысл сделанного Соколянским, Мещеряковым, многими другими людьми, которые работали с ними.

Непросто, очень непросто было доктору Вотерхаузу вернуться в своей школе к прежней идее — обучать детей, начиная с жестов, делать ставку не на слово, а на действие. Но когда он сумел все-таки добиться своего, успех не заставил себя ждать: теперь в отделении для слепоглухонемых в Перкинсе уже семьдесят ребят, штат учителей полностью укомплектован, и им не приходится лишать себя нормальной человеческой жизни. Героический, но в корне порочный метод Инессы Холл уступил место «простым, обычным усилиям», как сказал бы доктор Хаув.

В Англии, в Кондоверской школе, где Мещеряков и Вотерхауз познакомились, до сих пор не отказались от «устного метода». Но это — официально. На самом же деле и в этой школе вынуждены учить детей с помощью пальцевой азбуки, а уж только потом ставить им произношение звуков. Вотерхауз слышал, как Майерс, директор Кондовера, говорил в растерянности: «Не знаю, далеко ли мы пойдем с нашей политикой — устная речь любой ценой?»

Путь, избранный профессором Соколянским еще в тридцатые годы, когда он создавал в Харькове маленькую школу-клинику, оказался единственно правильным, хотя мировая педагогика признала это совсем недавно.

Что значит «признание» в научном мире? Во всяком случае — не гром литавр и не подбрасывание триумфанта до потолка.

«Мы часто, и вполне справедливо, сетуем, что в нашей академии мало ведется фундаментальных психологических и педагогических исследований, которые решали бы кардинальные проблемы этих наук. И вместе с тем как-то не уделяем достаточно внимания тем работам, которые ведутся уже давно и имеют, на мой взгляд, совершенно особое, чрезвычайное значение. Я имею в виду исследования Александра Ивановича Мещерякова и его сотрудников. Трудно представить себе другой эксперимент, дающий ответ на самые важные вопросы — о движущих причинах и закономерностях духовного развития, — который бы равнялся этому по своей чистоте, своей обоснованности и убедительности».