Марсель Мосс - Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии

Слово яроасояоу имело точно тот же смысл, что persona, маска; но оно может также означать персонаж, которым каждый является и хочет быть, его характер (оба слова часто связаны между собой), подлинное лицо. Оно очень быстро, начиная со II в. до н. э., приобретает смысл persona. Точно выражая persona как личность, право, оно сохраняет еще смысл многослойного образа, например, фигура на носу корабля (у кельтов и др). Но оно обозначает также человеческую, даже божественную личность. Все зависит от контекста. Слово яроосояоу распространяется на индивида в его обнаженной натуре, когда сброшены любые маски. И наряду с этим сохраняется значение искусственности, значение наиболее сокровенного в данной личности и значение персонажа.

Все звучит иначе у классических латинских и греческих моралистов (со II в. до P. X. по IV в.): rcpôacorcov — это отныне толькоpersona, и, что очень важно, в придачу к юридическому значению добавляется значение моральное, значение существа сознательного, независимого, автономного, свободного, ответственного. Моральное сознание вводит совесть в юридическую концепцию права. К функциям, почестям, обязанностям, правам прибавляется сознательная моральная личность (personne morale consciente). Я высказываюсь здесь, может быть, более рискованно, но и более определенно, чем Брюнсвик, который в своей выдающейся работе «Прогресс сознания» часто касался этих вопросов (см., в частности, 1, с. 69 и сл.). С моей точки зрения, слова, обозначающие вначале сознание, затем — психологическое сознание, ativ£ÏÔT|aiç — ю oweiScx; в действительности идут от стоиков, играют техническую роль и четко выражают conscius, conscientia римского права. Между старым стоицизмом и стоицизмом греко-латинской эпохи можно даже заметить прогресс, изменение, решающим образом осуществленное в эпоху Эпиктета и Марка Аврелия. От первоначального значения соучастника, «который видел вместе с» — crôvoiôe, свидетеля, был осуществлен переход к значению «осознание добра и зла». Будучи повседневно используемым в латинском языке, это слово приобретает наконец указанный смысл у греков, у Диодора Сицилийского, у Лукиана, у Дионисия Галикарнасского, и сознание себя стало достоянием личности. Эпиктет сохраняет еще смысл обоих образов, над которыми работала эта цивилизация, когда он пишет то, что цитирует Марк Аврелий: «вылепи свою маску», установи свой «персонаж», свой «тип» и свой «характер»; когда он предлагает то, к чему пришло наше исследование сознания. Значение этого момента в жизни Духа увидел Ренан.

Но у понятия личности еще отсутствовала надежная метафизическая основа. Этой основой оно обязано христианству.

Метафизическую сущность из моральной личности извлекли христиане, осознав ее религиозную силу. Наше теперешнее понятие человеческой личности в основе своей остается христианским. Здесь мне остается лишь следовать за превосходнейшей книгой Шлоссма- на [1018]. Последний прекрасно проследил (вслед за другими, но лучше других) переход от понятия persona, человека, олицетворяющего какое-нибудь сословие, к понятию просто человека, человеческой личности.

Понятие «моральной личности» (“personne morale”), впрочем, стало настолько определенным, что уже начиная с первых дней нашей эры и ранее в Риме, во всей империи, оно применялось ко всем мнимым личностям, которые мы до сих пор именуем морально-юридическими субъектами, каковыми стали корпорации, благотворительные фонды и т. п. Вплоть до новейших конституций они обозначались словом TCpÔÔCÛTCOV. Universitas — это личность личностей, но, подобно городу, Риму, — это вещь, сущность. Magistratus gerit personam civitatis — хорошо сказано Цицероном (De Off., 1.34)*. И фон Карольсфельд очень точно сопоставляет и комментирует «Послание к галатам» (3, 28): «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно, eîç во Христе Иисусе».

Был поставлен вопрос о единстве личности, о единстве Церкви в связи с единством Boraeîç. Он был решен после многочисленных дебатов. Здесь надо было бы проследить всю историю церкви (см. «Сви- да»*, s. V., а также фрагменты знаменитого Слова о Явлении святого Григория Назианзина*, 39,630, А). Спор о Троице, спор монофизитов, долго волновал умы, пока церковь не решила его, прибегнув к божественной тайне, но вместе с тем проявив полную твердость и ясность: Unitas in très personas, una persona in duas naturas — окончательно утверждает Никейский собор*. Триединство и Троица — это единство двух природ Христа. Именно начиная с понятия единого сложилось понятие личности — я верю, что надолго, — относительно божественных личностей, но одновременно и относительно человеческой личности, субстанции и формы, тела и души, сознания и действия [1019].

Я не буду больше ни комментировать, ни продолжать эти теологические изыскания. Кассиодор* завершает тем, что определенно говорит: persona — substantia rationalis individua (Ps. VII). Личность есть неразделимая, индивидуальная рациональная субстанция [1020].

Оставалось лишь претворить эту индивидуальную рациональную субстанцию в то, чем она стала теперь, а именно в сознание и категорию.

Это явилось результатом длительной работы философов, на описание которой у меня остается лишь несколько минут [1021].

Приношу извинения за то, что, резюмируя некоторые собственные исследования и бесчисленные мнения, историю которых можно было бы написать отдельно, я выдвигаю больше идей, чем доказательств.

Тем временем понятие личности должно было претерпеть еще одну трансформацию, чтобы стать тем, чем оно стало менее полутора веков назад: категорией «я». Далекая от того, чтобы быть идеей изначальной, врожденной, от Адама четко зафиксированной в глубинах нашего бытия, она еще и в наше время продолжает строиться, проясняться, специфизироваться, идентифицироваться с познанием себя, с психологическим сознанием.

Вся долгая работа церкви, различных церквей, теологов, филосо- фов-схоластов, философов Возрождения, подстегнутых Реформацией, создала, пожалуй, некоторую задержку, препятствия на пути формирования идеи, которую в настоящее время мы считаем ясной. Сознание наших предков вплоть до XVII и даже до конца XVIII в. постоянно беспокоил вопрос о том, является ли индивидуальная душа субстанцией или же поддерживается субстанцией; является ли она сущностью человека или же составляет лишь одну из двух сущностей человека; является ли она единой и неделимой или делимой и отделяемой; является ли она свободной, выступая как абсолютный источник действий, или она детерминирована и скована другими судьбами, предопределением. Люди с тревогой спрашивали себя, откуда происходит душа, кто ее создал и кто ею управляет. Но участникам споров сект, кружков, больших церковных объединений и философских школ, в частности университетских, не удается превзойти результат, достигнутый в IV в.