Книга, обманувшая мир

Здесь мы должны хотя бы немного коснуться финансовой стороны «проекта» Солженицына. Согласно официальным данным, имевшимся у советской стороны, к началу 1974 г. в швейцарских банках на счетах Солженицына имелось уже около 8 млн. рублей, что соответствовало тогда около 11 млн. долларов (по курсу 76 коп. за рубль. См. данные А. В. Островского на с. 345 настоящего издания). По другим данным, к приезду Солженицына в Швейцарию в 1974 г. Ф. Хееб, благодаря издательским аукционам, имел для своего патрона 13–14 млн. долларов {127} . Дальнейшая динамика доходов Солженицына, а также их источников остается довольно туманной проблемой, однако очевидно, что на Западе писатель существовал отнюдь не только на Нобелевскую премию (как, допустим, И. А. Бунин), а являлся одним из самых преуспевающих в мире писателей, которому даже процентов с капитала хватало на жизнеустройство себя и своих детей. С этой точки зрения он вполне достиг идеала, о котором только мечтал Чичиков (или Остап Бендер). Деятельность широко разрекламированного общественного Фонда Солженицына, созданного якобы на доходы от издания «Архипелага ГУЛАГ» для поддержки политических заключенных в СССР, никогда не подвергалась объективному аудиту и вряд ли могла превышать несколько десятков тысяч долларов (ибо посылки в «зону» всегда были ограничены, и мы не знаем свидетельств, что они могли бы кого-то из заключенных или их родственников сильно «откормить»).

Важнее другое: доллары, которые передавал (или посылал) Солженицын своим помощникам еще в свою бытность в СССР, почти всегда оборачивались провокацией. Обладатели долларов (или сертификатов-«бонов», как они тогда назывались) могли их реализовывать только в известных магазинах под названием «Березка». Все эти магазины в Москве и других крупных городах находились под контролем КГБ, и неудивителен тот факт, что одна из главных помощниц Солженицына по перепечатке «Архипелага» Е. Д. Воронянская (потом арестованная и покончившая жизнь самоубийством) впервые была «засечена», как можно догадаться по документам, именно в ленинградской «Березке» {128} . Реакция Солженицына на ее смерть: «Она виновата (поскольку не сожгла доверенную ей копию «Архипелага». — В. Е .) — и потому наказала!» — долго еще будет висеть дамокловым мечом над моральной репутацией Солженицына, подтверждая тот факт, что писатель нисколько не обременял себя ответственностью за связанных с ним людей и шагал, в буквальном смысле, «через трупы»…

Вырисовывающееся из подобных деталей лицо Солженицына как нового Чичикова XX в. (окаймленного не бакенбардами, а праведной апостольской бородой) — в совокупной массе деталей, которые мы приводили: и с его «артистической» двойной игрой со всеми и вся, и с обманными маневрами вокруг представителей власти и своего покровителя, честнейшего А. Т. Твардовского, и с щеголянием своим образом «лагерника» перед соотечественниками и западной публикой, и с громадными преувеличениями жертв репрессий — «мертвых душ», и зарабатыванием денег на этом — создает не слишком привлекательный образ писателя. По крайней мере, можно сделать однозначный вывод, что Солженицын как личность абсолютно никак не связан с олицетворением истинного благородства, которое завещано нам нравственными заветами русской литературы: «Нет величия в том, в ком нет простоты, добра и правды» (Л. Н. Толстой).

В связи с этим вопрос об ассоциациях образа автора «Архипелага» с русской литературно-сатирической архетипикой заслуживал бы гораздо большего внимания, и каждая из обозначенных нами параллелей — Глумов, Хлестаков, Чичиков — могла бы дополниться множеством деталей из более позднего периода жизни Солженицына.

Для лучшей ориентации в подобных вопросах (которые кому-то могут показаться слишком спорными и даже кощунственными), чрезвычайно полезно будет сослаться на одну из фундаментальных работ, посвященных социологии лжи — есть и такая отрасль науки, о которой мало кто знает.

«Первоначальное содержание деятельности лжи составляет созидание картины действительности, не адекватной самой действительности», — констатировал современный социолог {129} , и с такой формулировкой невозможно не согласиться, проецируя ее на «Архипелаг ГУЛАГ».

У лжи есть особая «технология», и поведенческая, и словесная. В художественной форме она лучше всего воплощена Н. В. Гоголем и А. Н. Островским, но стоит привести ее научное описание:

«Индивид должен принять правила игры, научиться соответственно строить поведение, ибо в противном случае он будет отторгнут окружением. Для решения этой очень непростой задачи, с которой отнюдь не все люди удовлетворительно справляются, требуется многое. Попробую перечислить основные умения: определять интересы различных субъектов, нередко скрываемые, в том числе, порой, и при помощи дезинформации; удерживать в памяти и в нужный момент актуализировать интересы сторон; преодолевать ситуативные соблазны откровения, часто естественные и основывающиеся на доверии к людям; в случае необходимости быстро и квалифицированно (то есть правдоподобно и непроверяемо) солгать, при этом в следующий раз необходимо помнить, что именно солгал в предыдущий; не лгать без действительной надобности, а также сводить к минимуму ситуации вынужденной лжи, для чего, в свою очередь, немаловажно умение оградить себя от лишних “откровений” со стороны окружающих…» (там же).

Разве не напоминает все это поведенческую игру Солженицына?

Наконец, самое важное. В российском обществе в силу историко-культурных причин, к сожалению, не сложилось твердо выраженного негативного отношения к обману и мошенничеству. «Ворюга мне милей, чем кровопийца», — компромиссно провозгласил И. Бродский. Но Пушкин, стоит заметить, никогда ничего подобного бы не написал: в обществе, в котором жил великий поэт, существовали гораздо более высокие понятия о чести, и к человеку, признанному «вором» — хоть разбойником, хоть жуликом, — было гораздо более суровое отношение. Не будем забывать, что именно Пушкин подсказал Гоголю сюжет «Мертвых душ», а услышав первые главы начатого романа, сказал: «Боже, как грустна наша Россия…»

С еще большей горечью эти слова можно произнести, подводя итог нашим заметкам о Солженицыне.

Времена и нравы меняются, но при всей снисходительности к разнообразным проявлениям национальной «прохиндиады» никакое «русское сердце» (а также и «нерусское») не согласится с тем, чтобы мошенничество проникало в священную сферу истории великой страны и каким-либо образом влияло на судьбу ее народа.

В заключение еще одна актуальная цитата из того же очерка о социологии лжи:

«Лжец — индивид <���…> с которым невозможно культурное, то есть специфически человеческое, взаимодействие. Более того, в нем персонифицируется угроза разрушения социокультурного мира. Однозначное отторжение лжеца — исторически выработанная форма самозащиты культуры во всех ее формах и на всех уровнях».