Лев Кокин - Пути в незнаемое

Своды рухнули в сорок четвертом при пожаре. И хранители и реставраторы, превратившиеся в археологов, обнаружили «второй слой» — остатки другого потолка и карниза и на них фрагменты оригинального орнамента — повторяющийся овал из извивающихся ветвей то ли плюща, то ли березки, — в нем переплелись и античные мотивы, и нечто новое, навеянное Россией, незнакомое западному классицизму. Камеронова рука привиделась Кучумову в орнаменте, «раскопки», проведенные в архивах, подтвердили, что именно такой орнамент и был сделан шотландцем в Танцевальном зале, и Росси в 1824-м — не по своей воле, по заказу — сыграл здесь ту же роль, что выпала в 50-х годах Потолову.

Делая интерьер заново, Росси приказал подрядчикам срубить с потолка всю лепнину и соорудить фальшивый свод. Но 120 лет спустя выяснилось, что распоряжение это полностью выполнено не было. То ли подрядчики, решив избежать лишних затрат, приказали рабочим срубить только ту часть, которая выступала бы из-под фальшивого свода, то ли рабочие сами смекнули и не стали срубать лепнину, закрывавшуюся вторым потолком, — так или иначе, но Камеронов орнамент сохранился, и старозаветная матушка-лень оказалась для человечества полезной. Танцевальный зал нынешние посетители Павловска видят именно таким, каким в конце XVIII века он родился в «воспламеняющейся голове» Камерона — для строгой музыки плавных менуэтов и чинных гавотов.

В фондах Ленинградского исторического архива материалы Павловского дворца насчитывают более ста тысяч дел. До сорок первого года эти фонды систематически не исследовались. Сотрудники музея если и обращались к ним до войны, то искали ответы только на отдельные вопросы, перед ними встававшие. Конечно, искусствоведы-хранители понимали, что их руками и руками коллег обязательно будут подняты в архивах и проверены «метрические свидетельства» многих помещений и если не каждой, то многих картин, скульптур, других вещей павловской коллекции. Но до сорок первого время этой проверки оставалось «неопределенно будущим».

А теперь тяжелая, громоздкая, «пыльная» работа была единственным условием, чтобы создание многих замечательных мастеров ожило во всей своей первозданности и целостности.

…О судьбе Павловска думали не только непосредственные его реставраторы и хранители, но и сотрудники Эрмитажа и искусствоведы Москвы. В неожиданном месте — в Останкинском дворце — К. А. Соловьевым были обнаружены и переданы хранителям Павловска прежде неизвестные чертежи Кваренги и Камерона и старые описи, по которым лакеи во времена пунктуальной Марии Федоровны, вдовы Павла, передавали друг другу имущество дворца. Большое количество материала было отыскано в архиве Академии художеств. Открытия совершались то и дело.

Так, прежде считалось, например, что, восстанавливая Итальянский зал после пожара 1803 года, Воронихин ничего не добавил к Камероновой работе. Теперь же профессор Г. Г. Гримм, многие годы работавший в Эрмитаже, на основе неизвестных ранее документов доказал, что Воронихиным в Итальянском зале сделаны хоры, кариатиды и орлы, а в соседнем Греческом зале — роспись плафона.

Шаг за шагом документально устанавливалось происхождение каждого предмета, входившего в интерьер.

Пухлая древняя приходо-расходная книга дворцового интенданта тоже могла подсказать и время и возможный источник появления предмета.

«…За дрова крестьянину Федору Семенову — 50 копеек.

За чистку нужных мест в полиции — 3 рубля.

За доставку 11 каминов из Михайловского замка крестьянину Иванову — 4 рубля 50 копеек».

Это последнее указание уже давало большой материал для установления личности автора прославленных павловских каминов.

Сравнение объявившихся на свет описей позволяло установить, что такой-то предмет появился в «Фонарике», например, не позднее 1810 года. Описи были тщательны:

«…Четыре стула, сделанные под бронзу, простого дерева, у коих нижние подушки обиты материею, шитою по канве по белому грунту, и вышиты фигуры пунцового цвета.

…Бюро краснаго дерева на 4 ножках с бронзою, на коем конторка краснаго дерева с бронзою о 4-х колонках того же дерева и с бронзою, сверх коей:

ящичек 4-х угольный для письменных дел, который оклеен зеленым сафьяном, еще на нем же ящичек 4-х угольный краснаго дерева, поверху коего живописный ландшафт под стеклом, внутри оного 3 маленьких портрета живописных в бронзовых рамочках…»

Но одного документы упрямо не называли — автора.

И предметы тоже не называли автора: на них не было клейм. По старой российской традиции суждено было быть анонимным даже такому признанному мастеру, как Воронихин.

Работой Воронихина — так считалось издавна — был гарнитур из Греческого зала с грифонами и дорогой обивкой «бове». Кучумов еще с довоенных времен твердил, что в гарнитуре рука Воронихина ему видна бесспорно, но документов, подтверждающих это, не находили. Существовала только записка, в которой говорилось, что архитектор Воронихин наблюдал за доставкой гарнитура в Павловск. Его не привезли. Его принесли на руках отставные солдаты: боялись, что в телегах да на дорожных ухабах тонкая резьба будет побита. И предание — мебель сделана конечно же им, Андреем Воронихиным. Предание, переходившее из поколения в поколение.

Но документов не было. И установить истину можно было только «русским» головоломным путем.

Г. Г. Гримм, крупнейший знаток «воронихинской руки», как подлинный ученый, был крайне осторожен в суждениях. В монографии «Архитектор Воронихин» он писал так:

«Для Павловского дворца Воронихиным были сделаны многочисленные рисунки предметов мебели и внутреннего убранства. Из существовавших, однако, в натуре предметов во дворце очень немногие могут быть документально связаны с Воронихиным… Приписывавшийся Воронихину инвентарями дворца-музея гарнитур происходит из Михайловского замка. Установить, создан ли он Воронихиным, не удалось».

Гримм не дожил до завершения дела. Монография вышла в 1963-м, а через два года Татьяна Михайловна Соколова нашла наконец путь доказательства воронихинского авторства.

…В Павловске и Эрмитаже стоит испокон веку мебель знаменитого Жоржа Жакоба. Кресла и банкетки из «сомнительного» гарнитура по композиции и деталям чем-то перекликаются с ней. Но кресла Жакоба массивны, как троны, а кресла из гарнитура — легче и изящней; похожие детали выглядят на них совсем ненавязчиво. Другая манера. Другое, хоть и не очень отдаленное время.

С этого сопоставления и начала Соколова изучение рисунков и чертежей, сравнение разных предметов и архитектурных деталей.

…В годы, когда Павловский дворец обставлялся, в Париже на смену безумствам рококо шло бытовое удобство и спокойствие классицизма, и сам Луи Давид создавал эскизы мебели, используя рисунки с этрусской вазы. Делал мебель Жорж Жакоб — не было в Париже мебельщика популярней.