Виталий Бондаренко - Свадьба пропащих: Кокотка

— Ну так и чего ж тебе?..

Глаша содрогнулась:

— Он такой мерзенький! Слащавый, смазливый… Стал про Париж лепетать, потом как он любит, чтоб ему — его, Бабетта, слова! — «спинку грудками щекотали»… И толстенький, как червяк после дождя…

Бабетта вспомнила двух кассиров, с которыми встретила утро. Один, молодой, был в точности вот такой же; другой — пожилой, и изо рта у него воняло.

— Ох, Глашенька, пускай уж один эдакий, чем за ночь с десяток, да ведь и гаже еще случаются… — тихо произнесла Бабетта.

— А может, и вообще жить НЕЗАЧЕМ? — странно улыбаясь, спросила Глаша. Но, казалось, спрашивает она не Бабетту, а потолок.

— Глупостей-ка не городи! — пугаясь, прикрикнула на нее подруга.

— Ах, да, конечно, глупости! Все ведь глупости на этом свете, если вдуматься…

Бабетта посопела обиженно:

— Коли б у тебя ребеночек был, Глафира, знала бы, что НЕ ВСЁ!

Глаша резко села в постели и обратила к Бабетте разгоревшееся лицо:

— Но ребеночка у меня вот ведь нет же, и как назло, и значит, для меня все, все — только ГЛУПОСТИ!.. Вот был возле меня человек хороший, да сгинул он. Дура: дружбу ему предложила! Мужчине — дружбу-то!.. И вот — нет его…

— Мишель, что ли? Да?..

Глаша как не расслышала и очень быстро, требовательно заговорила:

— Ты мне вот что лучше, Бабетта, скажи: Мясников этот — ну ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ противный, — верно, да?!

— И не противный как раз: стройный, высокий, усищи — во, глазищи — во, и брунет. А себя в чистоте соблюдает, ладикалоном от него пахнет, ажник и от носков…

— А… Барабанов этот?

— Ну, он попроще, с пузцом… Но оченно сильный, могучий такой мужчина — прям страсть!

— А пахнет он как?

— Мужчиной и пахнет. Никакой ладикалон его мужчинский дух не может перешибить!

— Н-да, — сникла Глаша. — Это не очень приятно, наверное…

— Ну, тебе, может, и неприятно, а вон Стешка просто заходится…

— Ах, положим, я не Стешка все-таки…

— Да что ж ты расспрашиваешь про них? — вдруг насторожилась Бабетта.

— А я вот что, Бабетточка, думаю: если сегодня Мясников придет, я к нему САМА в залу выйду! В бальном туалете, как ты и советовала…

— Глафира! Да ты, знать, с ума спрыгнула… — всплеснула руками Бабетта.

— А что же так? Может, вот он меня на содержанье возьмет? Ведь мне ничего особенно и не надо — ЭТОТ расстарался, всем как будто бы снарядил… Что мне и надо-то? Домик, квартирка маленькая…

— «Домик! Квартирка»!.. Да тьфу! Он любит, чтобы наша сестра гимназисткою обрядилася, и бывает, чтобы две-три за раз… Бредишь ты, Глашка, вот и все!

— Правда, да? — Глаза Глаши сильно расширились.

— Да что правда-то?! Он же тебя первый с Барабановым на двоих и оприходует…

Бабетта тотчас же пожалела, что брякнула так откровенно: Глаша упала на подушку и звонко расхохоталась.

Она каталась головой по подушке, путаясь в волосах, и все приговаривала:

— На двоих! На двоих! На двоих! Ах, По-олозов…

На крик и хохот явилась любопытствующая Марьяна. Посмотрела, поморгала, подумала:

— Доктора надо б! Левонтия… — и словами испуганно подавилась.

Глаша поднялась на постели, уставившись на нее.

Марьяна пришла в себя, энергично закусила губу, подскочила к столику, вдруг схватила графин и вылила Глафире на голову.

Та захлебнулась, закашлялась.

В Глашу влили какие-то капли, ее чуть не вырвало, но вскоре она затихла.

Бабетта с Марьяною вышли в коридор, притворив осторожно дверь. На всякий случай Марьяна забрала ключ с собой:

— Теперь не запрется наша прынцессочка… Ишь чего выдумала! Все ей на блюдечке, а она…

— Да это Глафира по нему, по Полозову, убивается, что предал ее… Она, дурочка, думала, он добра ей желает и впрямь устроить ее судьбу хотит…

— Ох, я уж и не знаю, какого ей еще рожна надо! Один енерал, другой — вообще человек молодой, любезный и с такими деньжищами! Что ж ей, салтана турецкого подавай?.. И ведь вредная же какая! Вчерась вернулась от мадамы — со Степкой на лестнице шутки шутила… Я уж думала, все теперь на мази… Ан, на тебе: шум, шкандаль!

— Так это она за ночь ВСЁ, как есть, еще больше, вконец поняла! Ан, она и раньше догадывалась…

— Больно долго понимала для ОБРАЗОВАННОЙ!

— Так образованные — они самые бестолковые-то и есть, Марьяна Карповна! — задумчиво изрекла Бабетта. И попросила вдруг: — Я б сегодня к Ванечке съездила — можно ли?..

— Ты, Бабетта, совсем рехнулась: эвон, дождина какой!

— А я на извозчике. Заодно и бусики вам куплю коралловы, как давеча на Глафире были. Я уж и приглядела в пассаже-то…

— Ну, гляди, Бабеттка, не простудись! — разом подобрела Марьяна Карповна. — Только к вечеру, к работе — чтоб как штык!

— Да что ж я, от доброты от вашей разве сбегу куда?! — И Бабетта чмокнула Марьяну Карповну в дрябловатую уже щеку.

Дождь слепою стеной стоял между тучами и землей, так что Бабетта вся измокла, пока извозчика подхватила. Кое-как угнездилась в пролетке, — струи воды жгутами слетали с поднятого верха Бабетте под ноги.

— Куды ехать-то? — осведомился извозчик гулко и басовито, как черт из железной бочки.

— А скажи-ка, дяденька, вот мне адрес человека нужно узнать? Как бы это? Имя и фамилие известны мне.

— Стало, в полицию надо бы…

— В поли-ицию? — Бабетта чуть не перекрестилась.

— А куды ж еще? Э, есть еще стол такой, недавно сделанный… Адресный называется.

— Так они не работают, поди, в такой-то дождь! — возразила Бабетта. Адресный стол представился ей обычным столом под открытым небом.

— Они завсегда работают!

— Тогда вези сперва туда, дяденька! А после… после я уж скажу, куда…

Сердце Бабетты разрывалось в эту минуту. Ей и впрямь хотелось Ванечку повидать, но нужно всенепременно бусы Марьяне купить, а главное — необходимо было найти господина Михайлу Петровича Тихонова, «журналиста и переводчика». Именно так Глаша как-то назвала его.

Трезво рассудив, Бабетта решила, что до вечера успеет лишь в адресный стол, к Тихонову и за бусами.

Ей стало горько от своей участи, но она подавила вздох.

Мишель Тихонов жил в новом доходном доме, на предпоследнем этаже. Бабетта вся запыхалась, поднимаясь по лестницам. «Эк забрался-то! — сердито подумала. — Настоящие-то господа дальше второго и не живут вроде бы…»

Она настойчиво подергала за сонетку. Открыли ей не сразу, и открыл сам господин Мишель. «Это что ж, у него и прислуги нет?!» — поразилась Бабетта.

Тихонов был заспан, всклокочен и походил на поднятого из берлоги молодого медведя. На нем топорщилась распоясанная косоворотка не первой свежести, на ногах шлепали расшитые татарские туфли. «Сущий разбойник ведь!» — подумала Бабетта.

Она сильно вдруг приуныла. Да, с этаким счастья Глашке не видать вовек…