Александр Пругавин - Голодающее крестьянство

Следом за уполномоченным Краснаго Креста подъехал самарскій врачебный инспектор Д. П. Борейша-в форменном сюртуке со светлыми пуговицами и петличками. Маленькая изба, занимаемая доктором Яблонским, наполнилась гостями. Молодая хозяйка радушно угощала всех чаем и скромной деревенской закуской, состоявшей из яиц, масла и сыра.

Выпив наскоро по стакану чая, мы отправились по больницам. Доктор Яблонскій с г, Александровским и г. Граном поместились в тарантасе, а я с врачебным инспектором—уселся в плетенке.

В то время, как мы, подъехав к ближайшей

больнице, вылезали из экипажей, я заметил крестьянскую телегу, приближавшуюся к больнице с противоположной стороны. В ней сидела девушка в светлом платье и белом платке на голове, игравшем, очевидно, роль шляпки и в то же время зонтика. Легко соскочив с телеги, девушка направилась к доктору Яблонскому, держа в одной руке мешок, а в другой—какую-то тетрадь.

— По обыкновенію, в полном вооруженіи,— добродушно заметил доктор Яблонскій, здороваясь с пріехавшей:—с лекарствами, термометром и дневником!.. Господа!—прибавил он, обращаясь к нам:—позвольте вам представить О. Ю. Ган.

Пред нами стояла молоденькая девушка, лет восемнадцати, небольшого роста, брюнетка, с бледным лицом и большими темными глазами, смотревшими внимательно и грустно.

С глубоким уваженіем пожал я худенькую руку этой маленькой героини.

— Вот барышня, которая накануне цынги,—сказал, обращаясь к нам, доктор Яблонскій.

Тут все мы заговорили разом, адресуясь к „барышне“.

— Да, да, чего добраго!—говорил один:—цынга шутить не любит.

— Вам необходимо обратить вниманіе на собственное питаніе,—внушительно советовал другой.

— Вы слишком рискуете своим здоровьем,— предупреждал третій.—Всякое переутомленіе крайне вредно отражается на организме... особенно при тех условіях, которыя окружают вас здесь.

Молодая девушка, кидая на нас смущенные взгляды, застенчиво объясняла, что она не отказывает себе ня в чем необходимом, что работа ее не утомляет, что она питается „как следует“.

Выслушав эти объясненія, доктор Яблонскій только махнул рукой.

Вспомнив, что у меня в саквояже была бутылка хорошаго портвейна, захваченная мной на всякій случай, я поспешил достать ее и, извинившись, обратился к г-же Ган с убедительной просьбой взять это вино, так как оно может быть полезно ей при работе и том образе жизни, который ей приходится вести здесь.

Г-жа Ган с недоуменіем смотрела на меня, не решаясь взять вино.

Все пріезжіе поспешили поддержать меня.

— Пожалуйста, берите, берите это вино... Это очень полезно, это необходимо для вас...

Она колебалась. Но затем, очевидно, уступая общим просьбам, взяла бутылку, спрятала ее в свой мешок с медикаментами и, кивнув мне головой, проговорила: „Благодарю вас“.

Д-р Яблонскій, стоя в стороне и смотря на эту сцену, как-то загадочно улыбался,

— Готов держать пари, господа,—уверенно проговорил он,—что это вино немедленно же окажется у цынготных больных... Я знаю это по многим опытам.

Г-жа Ган бросила на него взгляд, в котором чувствовалась укоризна за то, что он так скоро разгадал и так изменнически выдал ея тайный замысел.

Тогда снова все заговорили и запротестовали:

— Нет, нет, вы не должны этого делать!., отнюдь не должны... Вы непременно сами должны пить это вино... Слышите!.. Это вам необходимо, иначе вы заболеете.

Она, улыбаясь, кивала головой, в то время как в ея глазах попрежнему светилась тихая грусть.

Мы входим в женскую цынготную больничку. Обычная обстановка: довольно просторная крестьянская изба с широкими татарскими нарами вдоль стен. Нары унизаны лежащими на них женщинами и детьми разных возрастов. При нашем входе некоторыя из больных пытаются сесть, другія стараются прикрыть свое лицо, но большая часть лежит неподвижно, точно окаменев от изнуренія и боли.

Доктор Яблонскій обращает наше вниманіе на целую семью, пораженную цынгой.

Ужасный вид имеет женщина с распухшим от цынги лицом, с телом, покрытым отеками. Но еще более ужасен лежащій рядом с нею ея пятилетній ребенок, страдающій воспаленіем спинного мозга и в то же время обезображенный цынгой. Тут же рядом лежат и другія дети разных возрастов, но все одинаково бледныя, безкровныя, истощенныя и опухшія...

Нет, у докторов, очевидно, более крепкіе, более привычные и закаленные нервы, чем у нас, обыкновенных смертных, не принадлежащих к этой почтенной корпораціи. Вот они подошли к только-что упомянутой мною группе больных и начинают внимательно ощупывать худыя и дряблыя тела детей, покрытыя опухолями и отеками.

Но нам, простым смертным, не привыкшим

к созерцанію человеческих страданій в таких ярких, кричащих формах и притом в таких огромных дозах, — решительно не под силу подобныя зрелища. К тому же вид больных, страдающих детей-крошек—всегда невыносимо-тяжел. Но еще более удручающим образом действует на вас, конечно, вид детей, заморенных долгим голоданіем, детей, у которых голод отнял их свежесть, их живость, которых он изуродовал и приковал к постели... Бедныя, несчастныя детки!..

Чувствуя на себе неподвижно устремлённые детскіе взгляды, в которых светится немая жалоба и в то же время как бы мольба о помощи, вы невольно начинаете терять присутствіе духа, начинаете задыхаться, так как слезы неудержимо навертываются на глазах, рыданія подступают к горлу и нет сил побороть их. Вы близки к истерике и, чтобы предупредить ея взрыв, спешите выбежать из избы...

Через какіе-нибудь полчаса времени врачи направляются в другую больницу. Кое-как оправившись и успокоившись, вы также идете следом за ними, хотя и знаете, что там вас ждут те же гнетущія впечатленія, которыя так невозможно взвинтили и расхлябали ваши нервы...

В одной из больниц мне, между прочим, удалось видеть г-жу Ган на самой работе. Она смазывала іодом во рту больных цынгой, забинтовывала ноги, на которых виднелись язвы, массажировала опухоли и т. д. При этом она разспрашивала больных, наполовину по-татарски, наполовину по-русски, о состояніи их здоровья, об аппетите и проч. Чуть ли не всех больных она

знала по имени, — очевидно, знала даже их семьи, так как сообщала больным сведенія о их родичах, которых она навешала при обходе крестьянских изб,

Я видел, как прояснялись лица больных, когда к ним подходила молодая фельдшерица. Я видел, как охотно, с каким полным доверіем предоставляли они ей свои распухшія десны, свои сведенныя ноги, свои опухоли и болячки. Во взглядах, которыми они следили за движеніями молодой девушки, светилось такое глубокое чувство благодарности и привязанности!

Это отношеніе чувствовалось и сказывалось во всем; очевидно, оно отражалось и на самой г-же Ган, вызывая в ней известное чувство нравственнаго удовлетворенія. Она подходила к нарам с бодрым, веселым видом, который успокоительно и ободряюще действовал на больных... Дети-татарчонки старались протиснуться к ней. Более здоровые малыши заигрывали с ней, ловили ее за руки, заглядывали ей в глаза, что-то лепетали, улыбались и хихикали...