Знание – сила, 2000 №02

Старинная гравюра с изображением театра XVII века. На переднем плане — персонажи Шекспира — Фальстаф и госпожа Куикли.

Долгое время загадка Шекспира жила в ней подспудно, не обременяя и не отвлекая от главных занятий. Но в середине восьмидесятых в книжке «Шекспировские чтения» она прочла статью некоего И.М.Гилилова. Гилилов тоже «запал» на Рэтленда и тоже после книжки Шипулинского. Но у Гилилова она почувствовала такую глубину и знание эпохи, что тут же нашла его. Их разговоры были тем хворостом, что разжигают огонь. Для нее с этих разговоров началась новая эпоха жизни.

В это время умирала мать, и долгие сидения у ее постели, когда бессилен помочь и можно только разделить боль и страх, превратились в размышления о Шекспире. В глубине личного переживания рождался тот глубинный интерес, который впоследствии поражал ее самою интуицией и прозрениями. Теперь уже интерес этот требовательно заявлял о себе, и о том, чтобы заняться чем-то другим, не могло быть и речи. Мама умерла, нужно было браться за Шекспира, и рождение внука в это же время не стало помехой, скорее, наоборот, указанием судьбы.

— Но почему нужно было им заниматься? Доказали же в конце концов Шипулинский и Гилилов свою идею и вы с ними согласились?

Так-то оно так, но к этому времени стало казаться, что «туфелька» эта все-таки жмет, не с той она ноги. Закравшееся сомнение, поначалу неясное, чисто интуитивное, вдруг обрело свою плоть. На горизонте Литвиновой появляются известные сатирики XVII века Джон Марстон и Джозеф Холл. В одной из своих сатир Холл пишет о некоем человеке по имени Лабео, осыпая его градом насмешек. Прототипом Лабео, как становится ясно, является Шекспир, поскольку упоминаются его «Венера и Адонис» и «Исторические хроники». И Холл говорит в своей сатире: «Уж коли ты пишешь, пиши один» и далее: «Я ругаю его, но с него, как с гуся вода, — он всегда может спрятаться за другого». Из этого следовало для нее два вывода, что Лабео — Шекспир и что пишут под этим именем по меньшей мере двое. Марстон, ответив на эту сатиру, обнародовал, кто кроется под именем Лабео, — Бэкон. Он назвал его девиз «Mediocria firma» («Средняя линия — наиболее надежна» или по-русски: «золотая середина»). И все бэконианцы с этим согласились, более того, для них это — еще один довод в пользу их идеи.

Для непосвященных скажем, что в споре о Шекспире наиболее многочисленны две группы специалистов — стратфордианцы, те, кто считает Шекспиром Шакспера, то есть актера и ростовщика, родом из Стратфорда, и бэконианцы, считающие, что Шекспир — это скрывающийся под псевдонимом Бэкон, обожающий тайны и мистификации, самый могучий и светлый ум елизаветинской эпохи.

Френсис Бэкон, тайна сопровождала его с рождения.

То, что Бэкон — один из главных претендентов на авторство, естественно, Литвинова знала, так как проработала все основные доказательства бэконианцев. Хорошо знала она, конечно, и Спеллинга, крупнейшего знатока Бэкона, который пишет, что Бэкон… не обладал поэтическим даром. Итак, двое, возможно, что двое.

На столе у нее титульный лист Первого Фолио шекспировских произведений. Она так долго на него смотрела, что видит в мельчайших деталях даже, когда закрывает глаза. Уж очень он странный, этот портрет на титульном листе! С него смотрит на вас лицо-маска, виден даже ее край — линия от уха к подбородку. Голова посажена на широкий, как поднос, крахмальный воротник, она точно витает над плечами. Но главное — рукава, левый пришит задом наперед, спереди таким образом оказывалась задняя пройма. Такой казус не мог обойти никто, и объясняли его промахом молодого художника, недостаточной его опытностью. Но это — абсурд. В то время во всей Европе и, конечно, в Англии обычным средством распространения информации были эмблемы, импрессы, всевозможные криптограммы, «говорящие» титульные листы. Такие титулы украшали сочинения Кеплера, Бэкона, Бертона, Селенуса, Джона Дэйвиса. И объяснить титульный лист Первого Фолио ошибкой неопытного гравера значит не знать этой издательской практики. Первое Фолио делали два самых крупных издателя того времени, с огромным опытом и знаниями. А за ними стояли лорд Пемброк и Френсис Бэкон. Об ошибке не могло быть и речи: они прекрасно знали, что такое Шекспир, и Фолио издавали на века — потомкам. Тогда в чем дело? Разгадка была где-то близко, этот портрет преследовал, мешал жить, он загонял ее в угол до тех пор, пока однажды ночью не приснился. Утром она знала разгадку — изображены две правые руки, одна спереди, другая — сзади. И это значит только одно: их было двое.

Догадавшись, она тут же получила подтверждение своей догадки. Известен еще один титульный лист — на первом издании сонетов. Там человек изображен зеркально по отношению к нашему портрету, и одна его рука от плеча плотно закрыта накидкой, так, как будто ее и нет вовсе. Теперь она прочла ребус легко: сонеты писал один из двух — Поэт. Первое слово в подписи к этому портрету было — «зеркально». Она не ошиблась. Интересно, что «зеркальность» продолжалась. Одним из составителей Первого Фолио был известный поэт того времени Бен Джонсон. За сонетами стоил неизвестный издатель, господин Джон Бенсон… Она была счастлива, летала на крыльях, еще бы — важное открытие, один шаг к раскрытию великой тайны.

В одиннадцать лет Роджер становится пятым графом Рэпиеидом, богатым, независимым и знатным.

А зачем она вообще нужна была, эта тайна? Казалось бы, человек так умен и талантлив, он — гений, Шекспир, зачем ему таиться и прятаться, почему не гордиться?

Оказывается, это вопрос нашего времени, а не того, четырехсотлетней давности. Но главное — для людей того времени тайны не было. Круг, в котором вращались, в котором жили и которому принадлежали эти люди, был вполне осведомлен, знал мельчайшие подробности жизни и судьбы тех, кто писал под псевдонимом Шейк-спиа, а наиболее одаренные даже делали их героями своих стихов и пьес. Нужно только хорошо покопаться, и явное для них, станет явным и для нас.

Так думала Литвинова, окрыленная своей небольшой победой. Но это не было всей правдой, потому что Средневековье, на самом деле, обожало тайны. Одним из ключевых слов XVL века было слово тайна — arcana. И тому были причины. К концу XVI века умственные странствия по схоластическим пустотам заканчивались. Размышления над отвлеченными вопросами бытия стали опираться на научные открытия, перевернувшие все прежние представления о мире, приходилось создавать и воспринимать новую реальность. А ломка старого всегда опасна.