Джарон Ланир - На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности

Почти сразу меня окружили чудаковатые студенты из Массачусетского технологического института, и у меня возникло чувство, что мы с ними знакомы давным-давно. Оказалось, что это студенты Марвина Минского, одного из основателей направления искусственного интеллекта.

С одним из них мы дружим до сих пор, хоть и прошло уже несколько десятков лет. Волосы Дэвида Левитта были похожи на мои, только темнее. Такая же копна дредов до плеч. Мы выглядели как зеркальные отражения друг друга, если смотреть прищурившись, только он был черным, вернее, «черным евреем», как он сам себя называл. Меня он звал «братом от другой матери».

Мы впечатляюще смотрелись рядом и развлекались на славу. Больше всего мы обожали носить яркие западноафриканские одеяния. У Дэвида, как и у меня, был свой особенный стиль игры на фортепиано, появившийся под влиянием Монка и регтайма, в то время как мой развился под влиянием Скрябина, Нанкарроу и нью-йоркского джаза.

Проект Дэвида, за который он собирался получить докторскую степень в Массачусетском технологическом институте, был связан с языками визуального программирования! В конце концов он присоединился к нашей банде в Калифорнии.

Его родители были сторонниками радикального движения борцов за права человека. Добавив ритма к истории, скажу, что Дэвид недавно баллотировался в Сенат в качестве кандидата левых от Области залива.

Это хороший момент, чтобы поднять вопрос, который я не обсуждаю, но который часто возникает: волосы. Вид моих волос не более чем проявление наследственности. Я не пытаюсь «сойти за черного» и не вдохновляюсь священными изображениями Индии или Ямайки. Мои волосы просто сильно пушатся от природы.

Бесконечные попытки уложить их как следует отравили мне жизнь, так что я сдался и заплел дреды. Вот и вся история. Только на обложке книги начала 1980-х годов «Programmers at Work» есть мое фото без дредов. Это единственное свидетельство того недолгого периода, когда я сознательно тратил долгие часы на то, чтобы просто не выглядеть странно.

Но сейчас дреды отросли настолько, что стали мешать, и их можно было бы срезать. Но я даже не рассматриваю этот вопрос. Не люблю беспокоиться о волосах [65].

В те годы белые почти не носили дреды, так что мой вид считался экзотикой. Сейчас это штамп, причем далеко не лестный. Ничем не могу помочь.

Ни в Кремниевой долине, ни в Массачусетском технологическом институте никому не было дела до моих волос, но в Массачусетском технологическом институте мне было проще, чем в Кремниевой долине. Он напоминал Калтех, но в этот раз мне нужна была совершенно дурацкая вещь – легальность.

Алан Кэй ушел из Xerox PARC и возглавил новую лабораторию при поддержке Atari. Он предложил мне должность сотрудника на лето, вакансия как раз подходила выпускнику. Я снова был при деле! Мне удалось снова выбраться наверх.

Лаборатория Atari была пристройкой к корпусу Массачусетского технологического института на Кендалл-сквер и одной из предшественниц знаменитой институтской Медиалаборатории, которую открыли через несколько лет.

Так я познакомился с Марвином Мински, который стал моим самым любимым и самым великодушным наставником.

Двадцать восьмое определение VR: цифровая среда, ведущая самую ожесточенную борьбу со временем.

В предыдущих книгах я немного рассказывал о том, что произошло, когда я жил в Кембридже, например о том, как заблудился в доме Марвина, где царил полный беспорядок, и как поспорил с Ричардом Столлманом о том, что грядет новая эра свободного программного обеспечения. Не стану повторять эти истории здесь, но хочу, чтобы вы прочли то, что я написал о Марвине в день его смерти в 2016 году (это был поминальный текст для сайта Джона Брокмана edge.org):

В последний раз я видел Марвина всего несколько месяцев назад, и дверь его прекрасного дома была открыта, так что студенты могли заходить без предупреждения. Одна студентка-младшекурсница Массачусетского технологического института летом подрабатывала в цирке, а со сводчатого потолка дома Марвина свисала трапеция. Девушка скользнула вверх, как кошка, и раскачивалась над нами, пока мы спорили об искусственном интеллекте. Точно как сорок лет назад.

Когда устанавливали эту трапецию, я был юным протеже. Почему ее там подвесили? Не помню, но это было тогда же, когда в его доме появилась туба. Теперь она лежала под фортепиано; правда, ее не было видно за книгами, деталями от телескопа и прочими замечательными вещами.

Когда я ехал к дому Марвина, мне позвонил наш общий друг. – Не спорь с ним, он очень болен.

Я ушам своим не мог поверить.

– Но Марвину нет равных в споре.

Я оказался прав. Марвин сказал: «Замечательно, что ты критикуешь искусственный интеллект. Если ты ошибаешься, то поможешь усовершенствовать его. Все равно работы над ним предстоит еще куча. Если же ты в целом прав, то ты просто прав. Здорово же!»

Марвин почти наполовину сформировал наше современное самовосприятие. Его представление об искусственном интеллекте уничтожило миллион чужих представлений. Марвин рассказывал о будущем машин то, что люди боялись услышать. Но это не важно.

Важно то, что мысли Марвина о людях и наших эмоциях более или менее заменили собой мифологию Фрейда. Например, мультфильм «Головоломка» студии Pixar перекликается с лекциями Марвина, которые он вел несколько десятков лет назад, и даже внешне на них похож. (Он часто просил нас представить себе, как наш мозг помечает разными цветами воспоминания о разных событиях, чтобы мы смогли отреагировать на них теми или иными эмоциями.)

И все это можно было воспринимать независимо от его работы над основами информатики и технического вклада во множество других отраслей. Новейшие решения в области оптики для виртуальной реальности были разработаны под влиянием изобретений Марвина, например конфокального микроскопа.

Почему Марвин был ко мне так великодушен? Я ведь опечалил его. Не соглашался с ним на каждом шагу. Я ведь никогда официально не был его студентом, но все же он был мне наставником, вдохновлял меня, тратил много времени, помогая мне. Его доброта была абсолютной. Сингулярностью доброты.

Он приехал в Калифорнию в 1980-х годах, когда мне было за двадцать и виртуальная реальность начинала обретать очертания. Он сидел в шлеме – кажется, это была симуляция внутренностей гиппопотама и обстрела нейронами – и в то же время играл на совершенно реальном рояле, и два плана реальности прекрасно согласовывались друг с другом.

Музыка! Все знают, что Марвин импровизировал на фортепиано, приближаясь к стилю Баха – сознательная противоположность, – но никогда не шел по проторенному пути. Его привлекали непонятные музыкальные инструменты, которые я привозил со всего мира. Поскольку для Марвина было новым абсолютно все, даже стиль Баха был у него совершенно ни на что не похожим. Марвину недоставало способности уставать или скучать или впадать в любое другое состояние, в котором невозможно посметь удивиться постоянной новизне реальности.