Джарон Ланир - На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности

Это была даже не страсть, а нечто более сильное; глубоко укоренившаяся древняя хватка. Я как будто открыл у себя скрытый сексуальный орган, который связал меня со знаменитыми историческими деятелями и благодаря которому я оказался причислен к их бессмертной когорте. Демоны тщеславия превращаются в чудовище-искусителя, которое захватывает тебя и говорит: «Это великие завоеватели и ученые, чьи имена мы помним, и ты достигнешь их величия».

Это было настолько тупо, что я едва могу об этом говорить, но пересиливаю себя, так как надеюсь, что, если укажу на эту пропасть, это поможет кому-нибудь разрушить чары. Интересно, что тогда помогло мне самому.

Какое-то время я жил с ней в доме, где печатали «Mondo». А потом она очень сильно поцапалась с главным редактором Квин Мю, занявшей большинство холодильников образцами какой-то субстанции, которую она сама называла ядом тарантула. Сам уже не помню, какой эффект эта штука должна была оказывать. Как сказала моя жена, «если бы миром правили женщины, войн стало бы намного меньше, а вот отравлений куда больше».

Мы переехали в роскошный дом, стилизованный под греческий храм и украшенный гирляндами. Его построили поклонники Айседоры Дункан [106]. В то время мы жили как в одной из картин Максфилда Пэрриша [107]. Прекрасное зрелище пестрой экзотики. Затем мы некоторое время жили в дорогом и эффектном доме с видом на Сан-Франциско; он выглядел как декорация к фильму, настоящее святилище значимости.

Она хотела свадьбу, но говорила об этом так, словно это была награда для меня, момент посадки самолета, флеш-рояль. По прошествии многих лет я не склонен считать ее отрицательным персонажем, скорее жертвой, которая провалилась в глубокую яму, выкопанную травматическим опытом и традицией. В ней возник комически утрированный персонаж авантюристки, архетип, подобранный на главную роль; я полагаю, этот персонаж был зеркальным отражением тупого тщеславного чудовища, которое зародилось в моей душе. Однажды ее демоны притащили моих демонов в суд, и, хотя со стороны мы выглядели счастливой парой, я всю церемонию проплакал от стыда и ярости. И я, и она проиграли битву с жуткими псевдожеланиями, доставшимися нам в наследство.

Был ли этот брак полной ерундой? Не совсем.

Влюбленность может существовать отдельно от страсти. Она может состоять из нарциссизма, амбиций и непрожитых моментов детского опыта. Текстура моей жизни стала плотной; насыщенные цвета, сладкие ароматы, способные оглушить. Сейчас я вспоминаю эти чувства как теорию, структуру, фон для светлых моментов любопытства, которые уже никогда не вернутся.

Самым выдающимся в моем странном и коротком первом браке было то, что, пройдя через весь этот опыт самопожертвования во имя страсти, но не чувствуя настоящего влечения к ее объекту, я ощутил чистую форму. Если выражаться занудно, то я почувствовал чистую силу романтической влюбленности, как если бы она была математическим вычислением, генной инженерией, которая формирует нас и создает будущее жизни. Влюбленность может быть туманом, который скоро развеется, но что-то в ней есть: переплетение с жизненным предопределением, миллиарды ее лет, огромная структура, в которой ты крошечный бутон или частичка грунта для следующего бутона.

Но каждый маленький бутон хоть немного, но влияет на миллионы лет цветения. Романическое влечение может превращать нас в беспомощных дураков, но мы также и творим благодаря ему; мы – художники Вселенной. Я это прочувствовал. Возможно, этот жуткий опыт стоил того.

В 1980-е годы появилось новое литературное направление, посвященное виртуальной реальности, – киберпанк. На мой взгляд, оно было продолжением рассказа «Машина останавливается» («The Machine Stops») Э. М. Фостера. Как правило, это были мрачные тексты и поучительные истории.

Персонажи зачастую обманывали и манипулировали друг другом или барахтались в болоте экзистенциальной тоски. Вер-нор Виндж написал сборник рассказов «Истинные имена» («True Names»), а чуть позже вышел «Нейромант» («Neuromancer») Уильяма Гибсона.

Я обожал «Нейромант», но у меня возникла нелепая идея, что я рожден, чтобы добавить яркости в киберпанк-движение. Будет нелегко восстановить из завалов памяти мой давнишний разговор с Биллом, но я все же попробую.

– Это привлекает людей, даже если должно их отталкивать, – говорил я.

Билл охотно поддерживал разговор на эту тему. Его акцент до сих пор выдавал уроженца Теннесси, но жизнь в Канаде слегка сгладила его.

– Джарон, это не математический расчет книжки. Она выходит на свет. В детстве мне снес крышу «Голый завтрак» («Naked Lunch»), и я пытаюсь представить себе ребенка, которому так же снесет крышу «Нейромант».

– «Нейромант» определенно сносит крышу более юным версиям тебя самого, это даже не вопрос. Но ты бы не мог попробовать написать про более позитивное будущее, что-то вдохновляющее? Ведь то, о чем ты пишешь, делает все это привлекательным, а это очень плохо!

– Я мог бы, Джарон, но так уж у меня выходит.

– Меня просто беспокоит, что темная сторона никогда не служит предупреждением, когда дело касается компьютеров в фантастике. Вся эта чернуха преподносится как что-то крутое, и люди хотят этого.

– Моя работа – не исправлять человечество. Предоставь это им самим. Кроме того, ты уже воплощаешь эту цель.

– О, спасибо.

– Если бы мне пришлось делать это снова, я бы попытался; запустил бы проект виртуальной реальности, а не писал бы романы.

– Можешь прийти и поработать с нами.

– Э-э-э…

В то время я не имел ни малейшего понятия, насколько это трудно – написать приемлемую книгу, а уж хорошую – и того труднее. Лучше бы я оставил Билла в покое.

Появились и другие авторы, пишущие в жанре киберпанк. Брюс Стерлинг, похожий на молодого Хемингуэя, растягивавший слова на техасский манер. Нил Стивенсон был нашим аполлоническим гуманитарием.

Если будете внимательны, то найдете и мои камео в ранних киберпанк-романах. Моя голова могла проплывать мимо вас.

С появлением киберпанка художественные сюжеты о виртуальной реальности стали мрачными. Вспомните трилогию «Матрица». Меж тем журналисты, наоборот, склонялись к безудержному позитиву.

Благодаря виртуальной реальности появилось новое поколение журналистов, таких как Стивен Леви, Говард Рейнгольд, Люк Санте и Кен Гоффман, он же Р. У. Сириус из «Mondo 2000». Я расскажу лишь о двух знаковых людях, которые стали мне очень дороги: Кевине Келли и Джоне Перри Барлоу.

Кевин – пример близкого друга, с которым я не согласен по всем вопросам. Когда мы познакомились, он редактировал и писал статьи, связанные с миром Стюарта Бранда, позже он стал первым главным редактором Wired.