Бина Венкатараман - Оптимизм, который убивает. Большое исследование человеческой опрометчивости

Томас Джефферсон писал Джеймсу Мэдисону о равных, «неограниченных предшественниками» правах каждого поколения на ресурсы Земли. Теодор Рузвельт говорил об обязанности не растрачивать наше наследие «современным меньшинством» человечества.

Доктрина общественного доверия, которая гласит, что определенные культурные и природные ресурсы должны охраняться правительствами от имени нынешнего и будущих поколений, восходит к древним римским и византийским законам и сегодня отражена в демократических конституциях. Правовед Майкл Блумм показал, как эта доктрина использовалась в судебных решениях десятка стран Африки, Южной Азии, Южной и Северной Америки. Правовые обычаи различных общин в Африке предусматривают, что живущие ныне люди – это арендаторы Земли с обязательствами перед людьми прошлого и будущего. Например, в обычном земельном праве Ганы говорится, что земля принадлежит сообществу, которое находится вне поколений. Конституция ирокезов [101] Ирокезы ( фр . Iroquois) – группа племен, проживающих в США (штаты Нью-Йорк, Оклахома) и Канаде (провинции Онтарио и Квебек). – Прим. ред. предусматривает, что решения должны приниматься с учетом последствий для будущих жителей.

Идея уважения к будущим поколениям также пронизывает религиозные системы, включая христианство, индуизм, ислам, иудаизм и синтоизм. Она откликается в словах самых влиятельных поэтов в истории: от Уолта Уитмена до Пабло Неруды, от Рабиндраната Тагора до Т. С. Элиота.

Несмотря на то что забота о будущих поколениях – это идеал многих культур и идеологий, в институциональной и культурной практике она еще не получила широкого распространения. Наши общие принципы в реальности не так сильны и оставляют вакуум, который заполняется социальным дисконтированием и другими практиками, которые расходятся с нашими обязательствами перед будущим.

Нам нужен новый образ мышления и действий, который будет перекликаться с нашей заботой о будущих поколениях в этот торопливый век.Он должен делать из нас не горе-мечтателей, разводящих светящихся кошек, и не бессердечных воров, обесценивающих будущую катастрофу. Нам нужно думать и действовать от лица предков будущего человечества.

Несколько лет назад я навещала свою бабушку в Индии. На меня нахлынули детские воспоминания о поездках к ней. Насколько я помню, любой мог зайти в ее дом через кованые ворота. Каждое утро она вставала до рассвета, чтобы пожарить горькую тыкву и похлопать в пламени семенами горчицы. Во время моего последнего визита бабушка захотела мне кое-что отдать. Она велела забраться на шаткое кресло в ее спальне и дотянуться до шкафа, чтобы снять с него семейную реликвию, которую она хранила для меня. Мы сидели рядом на жестком матрасе, пока я распутывала ветхую веревку и разворачивала расписную накидку, в которой был спрятан антиквариат.

Семейная реликвия принадлежала моему прадеду – музыкальному и художественному критику по имени К. В. Рамачандран. В письмах, которыми он обменялся с композитором и профессором Калифорнийского университета Колином Макфи, прославившегося как отец этномузыкологии, мой прадед описывал ритмы индийской игры на барабанах. Инструмент, который я держала в руках, назывался дильруба и был изготовлен на заказ для Рамачандрана в качестве подарка. Его двадцать две струны когда-то издавали звук, который вызывал образ тоскливого странника в гималайском тумане.

Я не знала моего прадеда как человека, хотя и читала некоторые из его критических работ. В некотором смысле, я знала его не больше, чем Уолтера Кронкайта [102], лицо которого видела в старых выпусках новостных передач, или Винсента Ван Гога, картины которого рассматривала в музеях. Я лишь смутно знала К. В. Рамачандрана из рассказов моей бабушки, как человека, которым она восхищалась больше всех. Он настаивал на ее постоянном образовании, в то время и в том месте, где девочкам уже в раннем подростковом возрасте находили мужей. Он научил ее петь и нанял преподавателя по классическому танцу под названием бхаратанатьям, который она освоила до такой степени, что ее пригласили танцевать для султана Брунея и королевы Англии.

Сегодня семейная реликвия блестит новенькими струнами в моей гостиной. Инструмент, который хранит память о моем прадеде, и его нестареющая красота всегда со мной. Когда я касаюсь кончиками пальцев деревянной резьбы и жемчужных украшений или дергаю струну, я словно оказываюсь в неизвестном месте и времени. Я никогда не думала о прадедушке, пока у меня не появилось что-то, что связывает меня с ним и позволяет чувствовать его присутствие. Теперь я часто думаю о нем, о доме моих предков, в котором я никогда не жила, о прошлом, которого не знаю. Это моя собственная версия призрака прошлого Рождества.

Хотя этот инструмент сейчас находится у меня, я знаю – на самом деле он мне не принадлежит. Он принадлежит многим поколениям моей семьи, которые были до меня и будут после. Он принадлежит самому времени.

Внутри семьи реликвия передает традиции, ценности и истории прошлого. В ней заключено особое послание, что будущие поколения важны для нынешнего, а прошлые будут иметь значение для будущих. Некоторые хранят семейные реликвии из-за самолюбия или ностальгии, и все же они символизируют нашу озабоченность тем, что происходит со временем. Каждое поколение становится хранителем семейной реликвии и обогащает ее новыми смыслами, в то же время продолжая ее традицию. Моя бабушка никогда не играла на этой дильрубе, но и не выбрасывала ее: она знала, что эта вещь оставалась священной, даже когда в старости она больше не могла извлечь ее из тайника. Это самая ценная для меня вещь, и не потому, что я знала ее самого первого владельца или его намерения, а потому, что она делает меня более значимой. Семейная реликвия дает мне цель – сопровождать ее во времени.

Реликвии превращают нас в предков и потомков, и это остро контрастирует с тем, как мы сегодня воспринимаем наше общество и сообщество. Опыт соприкосновения с чем-то вечным может выбить человека из бурной повседневной рутины. Я задалась вопросом, можно ли ориентироваться на этот образ мышления и действий, когда мы решаем наши общие коллективные проблемы. Как бы это выглядело?

С одной стороны, рассматривая себя как хранителей наших коллективных реликвий, мы бы больше сосредоточились на том, что передаем ближайшим поколениям, и не заглядывали в будущее дальше следующих двух-трех поколений. Мы бы связывали наше наследие с людьми, которых знаем и любим – нашими детьми, внуками, студентами и крестниками. Другими словами, коллективные реликвии не стали бы временными капсулами для людей, которые будут жить через десять тысяч лет. Каждое поколение обеспечит следующее знанием, которому оно найдет применение и передаст дальше по наследству. Эти коллективные реликвии могут стать идеальным вариантом, когда мы не знаем, что понадобится людям в далеком будущем и каким оно будет, но имеем нечто ценное, что можно передать во времени – природный ресурс, часть культурного наследия или научные знания.