Дэниел Клемент Деннет - Разум: от начала до конца. Новый взгляд на эволюцию сознания от ведущего мыслителя современности

Во-вторых, мемы конкурируют с традиционными представлениями о развитии культуры только тогда, когда эти представления приписывают людям (или загадочным социальным силам) ничем не подтвержденное понимание, совершенство замыслов. В главе 13 мы увидим, что меметические перспективы предоставляют всем формам и степеням человеческого понимания равные возможности.

Теория мемов не может назвать себя формализованной наукой и вряд ли когда-нибудь сможет, несмотря на различные новаторские попытки. Но, с другой стороны, те направления эволюционной биологии, которые расцвели под влиянием математических методов, всего лишь отдельные направления, и Дарвин прекрасно обходился без них. Дарвин также мудро отложил вопрос о том, откуда возник эволюционный процесс, пока тщательно не описал промежуточную стадию – «происхождение изменений». Следуя его примеру, теперь, когда мы увидели, как слова и другие мемы произошли, постоянно изменяясь, от своих предков, мы можем вернуться к трудному вопросу, откуда культура в целом, и язык в частности, взялись у нашего вида.

Теперь, когда мы поняли, как мемы в целом и слова в частности формируют среду, в которой развивается наш мозг, не пора ли нам отправиться к истокам речи и культуры и попытаться представить, как же это все могло получиться? Как уже было сказано в главе 9, загадка происхождения речи похожа на загадку происхождения самой жизни: оба эти события, случившиеся (вероятно) на этой планете, невероятны, но оставили о себе лишь немного подсказок о том, как же это смогло произойти. Зарождение языка уже названо «самой трудной загадкой науки» (Christiansen and Kirby, 2003, стр. 1), и она остается таковой с тех пор, как Дарвин опубликовал «Происхождение видов» в 1859 году.

Действительно, одним из самых популярных мемов в лингвистике (мем, в распространении которого я принял участие) стало сообщение, что Парижское лингвистическое общество запретило дискуссии о происхождении языка в 1866 году, поскольку эта тема была признана слишком спекулятивной, а в 1872 году инициативу подхватило Лондонское филологическое общество (см. например, Corballis, 2009). Десятки лет эта тема украшала боевое знамя последователей Хомского, которые жаждали отбросить все эволюционные подходы к языку, как «просто истории», не годные для научного анализа.

Оказалось, однако, что Парижское лингвистическое общество не было оплотом передовой науки, скорее наоборот, отстаивало догматические позиции в борьбе с материалистами Антропологического общества и распространяло консервативные монархические и религиозные взгляды! Недавно я прочел у Мюррэя Смита (Murray Smith):

Парижское лингвистическое общество существует до сих пор. На его сайте размещена историческая справка, сообщающая, что в 1866 году разработано положение, которое гласило (статья 2), что «общество не принимает сообщения, касающиеся как происхождения (не “эволюции”. – МС. ) речи, так и создания универсального языка». Установлением этих правил, рассказывает справка, общество стремилось отдалиться от «позитивистских и республиканских» взглядов. Общество не объявляло спорную тему вне закона: оно озвучило свою позицию по ней (в персональной переписке, 2015).

Десятки лет информация о запрете – слишком невинная, чтобы быть правдой, как выяснилось, – препятствовала эволюционным подходам к истории языка, однако последние достижения в близких областях соблазнили-таки смелых исследователей в области лингвистики, эволюционной биологии, антропологии, неврологии и психологии пойти ва-банк. Вид с высоты птичьего полета – это все, что нам нужно для наших целей, несмотря на обилие разных соблазнительных позиций. Но когда мы рассматриваем эти возможности, мы должны помнить об опасности слепоты в ситуации гамбита (см. главу 2, стр. 42), то есть опасности возведения препятствий на пути воображения. Как я отмечал ранее, первые живые, способные к воспроизведению существа могли быть нелепой кучкой неэффективных частей, но постепенно постоянная эволюционная конкуренция и отбор превратили их в совершенные, эффективные бактерии, которых мы видим сегодня. Какими могли быть предки сегодняшних совершенных языков? Вероятно, это были не слишком понятные, трудные для восприятия поведенческие паттерны, которые редко «срабатывали». Какие условия должны были создаться, чтобы эти ранние версии стали пригодными для развития? Возможно, они даже не «возмещали» усилия по их использованию. Они могли быть просто паразитическими привычками, весьма заразными, от них было трудно избавиться. Так, мы должны спросить: кто стал основным бенефициаром этого процесса, слова или ораторы? Для многих очевидным кажется, что выиграли ораторы, однако это потому, что они никогда не смотрели на это с точки зрения мемов. Нам следовало бы поискать более парадоксальный, извилистый путь, изобилующий ловушками, и тогда мы увидим, что если сегодня речь служит хозяину-человеку исключительно хорошо, на ранних этапах ее освоение могло выглядеть не столько даром, сколько вынужденной мерой. Независимо от того, где и когда язык возник, он должен был бы обладать следующими свойствами.

Коммуникативные свойства . Язык имеет над нами власть, ибо позволяет повелевать, просить, сообщать, наставлять, оскорблять, вдохновлять, запугивать, умиротворять, соблазнять, смешить, развлекать.

Производительность. Способность языков генерировать огромное (см. главу 6, стр. 137) количество различных смыслов и значений (предложений, высказываний), составленных из конечного количества лексических единиц. Если рассуждать формально, получается, что количество грамматических конструкций в английском языке бесконечно, не существует правил, согласно которым предложение не может состоять больше, чем из n слов; но даже если мы были бы ограничены правилом, что в предложении не может быть более, скажем, двадцати слов, количество грамматически ясных, точных предложений, понятных для нормального взрослого человека, все равно оставалось бы невероятным (предложение, которое вы только что прочли, наверняка никто еще не писал, и в нем пятьдесят девять слов, но в этом нет ничего ужасающего, не правда ли?).

Возможность кодирования . Способность, как мы уже убедились, приемников/передатчиков языка «сверяться с нормами», удаляя из сигнала вредные шумы, даже если смысл его непонятен.