Тревор Кокс - Книга звука. Научная одиссея в страну акустических чудес

Исследователи продемонстрировали, что природные звуки полезны для здоровья, но, по-моему, выводы Билла о том, что они должны быть энергичными и приятными, указывают, что ученые упускают одну категорию звуков, которые тоже полезны. Возможно, звуки человеческой деятельности уменьшают стресс. Тихий разговор людей в кафе расслабляет и не слишком привлекает внимание. Более того, соседство других людей и дружеская атмосфера вызывают положительные эмоции. Как бы то ни было, человек — социальное животное, и именно это определило наш эволюционный успех. Возможно, это одно из направлений будущих исследований.

Одно нам известно точно: восприятие тишины очень субъективно. В Килдер-Форесте я ощущал нехватку естественных звуков, и без них это место казалось пустынным. В дюнах пустыни Мохаве тишина казалась уместной и мирной. Окидывая взглядом широкую пустынную равнину, я мог представить полную тишину на протяжении многих миль. Тишина то появлялась, то исчезала синхронно с порывами ветра, с тихим шуршанием проносившимися мимо; иногда мой слух улавливал жужжание насекомого или хлопанье крыльев птицы. Эти едва слышные звуки делали тишину естественной.

Мой бывший коллега, Стюарт Брэдли из Университета Окленда, побывал в Антарктиде, еще одном лишенном растительности месте, где можно услышать тишину. Стюарт — высокий новозеландец с тонкими усиками, как у футболиста 1970-х гг. Парадоксально, но в Антарктиде Стюарт создает шум, нарушая девственность природного звукового ландшафта. Он использует содар (акустический детектор и дальномер) для метеорологических измерений, посылая высокочастотные звуковые сигналы, которые отражаются от завихрений в атмосфере и возвращаются обратно. Я спросил Стюарта, слышал ли он тишину в Антарктике, и он рассказал мне о сухих долинах — вероятно, самых пустынных местах на земле, где нет ни снега, ни льда. «Я сидел весь день на склоне долины, не слыша ни одного звука (за исключением сердцебиения? дыхания?). Ни одного живого существа (кроме меня). Ни листьев. Ни текущей воды. Ни шума ветра. Невероятное ощущение первозданности» [378]. Стюарт отметил, что это не было похоже на безэховую камеру в лаборатории: «У меня не возникло клаустрофобии, как это часто бывает в безэховой камере… Подозреваю, все дело в том, что необыкновенная тишина дополнялась великолепным пейзажем (стены долины имели высоту 1500–2000 метров и были необыкновенно красивыми!)».

Чтобы насладиться тишиной, нужно оставить обычную жизнь и цивилизацию. Джон Древер, акустический эколог, с которым я слушал выпь ( см. главу 3), предположил: только в уединении можно по-настоящему понять, что такое тишина. Поэтому я записался на трехдневный курс буддистской медитативной практики в особняке XVIII в., расположенном в сельской местности в Англии; это было за месяц до поездки в пустыню. Лишь прибыв на место, я понял, что этот буддистский уик-энд включает пятнадцать медитаций в день — моему утратившему гибкость телу было трудно оставаться в непривычной позе на протяжении нескольких часов. Я испытывал огромное облегчение, когда удар гонга сигнализировал об окончании очередного утомительного сеанса. Мне следовало потренироваться, чтобы подготовиться к этой статической гимнастике.

В первый день перед началом медитации каждому из нас предложили рассказать товарищу, зачем он сюда приехал. Я сообщил, что собираю материал о тишине для будущей книги, а в ответ мне поведали, что пытаются пережить тяжелую утрату, после чего все погрузились в молчание. Эта бомба, этот взгляд в душу другого человека оставался со мной на протяжении всех трех дней. За следующие двенадцать часов я произнес только два слова: «Компостный ящик», — когда искал кухню, выполняя свои обязанности. Потом были две краткие беседы — просто вопросы и ответы — с учителями.

В первый день мне было непривычно ходить по дому в молчании. Всего там собралось человек пятьдесят, и я все время сталкивался с людьми в коридорах, в очереди за едой или в ванную, но мы с ними не обменялись ни словом. Зато за один день я улыбался незнакомым людям чаще, чем за месяц обычной жизни, но смотреть в глаза посторонним мне все еще было неловко.

В столовой, где нам дали простую буддистскую пищу — гороховый суп и хлеб из цельносмолотого зерна (возможно, не лучший выбор для поддержания тишины в организме), я обнаружил, что напротив сидит женщина лет сорока пяти. Я не знал, на чем остановить взгляд. Мы сидели достаточно близко, вторгаясь в личное пространство друг друга, но невозможность даже поздороваться заставляла чувствовать эту близость особенно остро. Невозможность светского разговора — это так странно. Учителя говорили нам, что нужно находить утешение в совместном опыте, поддержку — в молчании. Однако мне это давалось тяжело, и меня не покидало ощущение полной изоляции.

Помещение, в котором мы медитировали, напоминало маленькую церковь, и мы сидели или стояли на коленях на ровных рядах циновок. У каждого имелось личное «гнездо» из подушек, одеял и маленьких деревянных табуреток, чтобы было удобнее сидеть. Перед нами сидел учитель, обычно молча, лишь изредка давая указания. Когда я устраивался на циновке в первый раз, то осознал, что не только физически не подготовлен к таким позам, но и не знаю, как нужно медитировать. «Откуда вы узнаете, что у вас есть тело, в данный момент… по дыханию?» — размеренно и тихо спрашивал учитель. Лет двадцать назад я учился самогипнозу и примерно в то же время с помощью метода Александера пытался улучшить свою осанку и теперь старался медитировать, совмещая две эти техники и прислушиваясь к подсказкам учителя.

Учитель спросил, откуда мы знаем, что «обитаем в теле». Помимо дискомфорта и дыхания, об этом говорили окружающие меня звуки. Это уединение никак не назовешь тихим! Над залом для медитации устроили гнездо грачи; громкие крики и галдеж птиц, кормивших своих птенцов, разносились по всему помещению; к ним примешивалось тихие трели черных дроздов и воркование голубей. Были и менее поэтичные звуки: бульканье — в батареях отопления и в животах людей — и кашель. На следующий день до меня дошло, что привыкание к этим звукам и использование их — составная часть медитации.

По дороге сюда я прочел несколько научных статей о том, как ментальная практика изменяет нейронные связи в мозге, и в них описывались стадии управления вниманием во время медитации, которые я копировал [379]. Начинать нужно с фокусировки — скажем, на том, как дыхание проходит через ноздри. Мысли будут неизбежно перескакивать с одного предмета на другой. Обнаружив, что отвлеклись, вы должны вернуть внимание к первоначальному фокусу. На каждой из этих стадий в работу включаются разные участки мозга. В эксперименте, поставленном Венди Хазенкамп, испытуемые двадцать минут медитировали в функциональном магниторезонансном томографе, который регистрировал активность мозга. Участников эксперимента просили нажимать кнопку, когда они обнаруживали, что отвлеклись, а затем возвращаться к выбранному фокусу. У людей с опытом медитации выявилась бо́льшая связность между разными отделами мозга, что могло быть использовано для того, чтобы поддерживать внимание и не отвлекаться [380]. Возможно, такая повышенная связность существовала еще до начала многолетней практики медитации, и в таком случае она может служить свидетельством, что эти люди хорошо приспособлены для медитации. Возможно и другое объяснение — медитация изменяет нейроструктуру. Внимание требуется не только для медитации; оно играет важную роль в когнитивных процессах. Многие аспекты медитации — готовность, абстрагирование, переключение, поддержание внимания — полезны во многих областях жизни.