Маргарита Рютова-Кемоклидзе - Квантовый возраст

Нравы были свободные. В конце семинара, например, Гайтлер мог поднять руку и сказать, что у него есть важное сообщение. Со временем никто не считался. Гайтлер выходит и говорит: «Мы с Нордхеймом нашли удивительное соответствие между радиусом Вселенной по теории Эддингтона и массой электрона». Все начинают подхихикивать; ожидая, что это будет какой-нибудь вздор, и тут все замечают, что Борн зацепляется: «А как?». Гайтлер продолжает:

— Мы пока не можем, господин профессор, представить это в полной форме, в той, какую это вы требуете с вашей геттингенской точностью, но мы будем рассказывать пока, как есть.

Очень скоро выясняется, что все придумано для развлечения, публика удовлетворенно топает ногами, Борн хмурится.

— Напрасно вы сердитесь, профессор, мы послали эту работу Эренфесту в Лейден и вот получили ответ, разрешите огласить?

Борн разрешает. Гайтлер достает письмо из конверта с лейденским штемпелем и читает: «Я поздравляю Вас с замечательными идеями, они безусловно заслуживают внимания. Вы не опасайтесь, если это не сразу пойдет, Борна я возьму на себя».

Макс Борн не очень любил, когда над ним подшучивали, но молодежь приучила его к своим выходкам. От некоторых он даже приходил в восторг. Однажды его питомцы сочинили объявление и поместили в ганноверской газете сообщение о том, что Физический институт Джеймса Франка в научных целях в 12 ч такого-то дня выпускает шары-зонды, которые будут пролетать над различными местностями бывшего королевства Ганновер. И поэтому просят, если такой зонд спустится на какую-нибудь территорию, обязательно сообщить об этом в физические институты. А если пролетит мимо, зафиксировать, когда, в котором часу и в каком направлении пролетел зонд. Желательно сообщить при этом ремесло человека, который напишет об этом. Институт Джеймса Франка забросали письмами. Выяснилось, что огромное число людей видело эти несуществующие зонды, и больше всего священников.

Джеймс Франк со своей молодежью были постоянными участниками семинара Борна. И борновская молодежь часто просилась в лабораторию Франка попробовать себя в эксперименте. Если на семинар Борна приезжал Яков Френкель или Вальтер Боте, их обязательно приводили в институт Франка посмотреть на новое оборудование и обсудить экспериментальные результаты прямо на месте, а то и покрутить ручки приборов. Если у Джеймса Франка были в гостях Густав Герц или Чарлз Вильсон, они непременно приходили в институт Борна пообщаться с теоретиками.

В честь гостей Борн, как правило, устраивал прием у себя дома, куда непременно приглашались все ассистенты Борна. Юрий Борисович рассказывал об одном из таких приемов, который ему особенно запомнился. Это был прием, устроенный в честь Резерфорда. Днем Резерфорд прочитал лекцию в переполненной Ауле о современных проблемах физики. Лекция была на английском языке, но исключительно ясное новозеландское произношение делало ее всем понятной. После лекции была устроена торжественная процедура присвоения Резерфорду звания почетного доктора Георгии Августы. В заключительной речи, когда на него накинули мантию, Резерфорд сказал: «I believe that science is simple, because I am a simple man» [7] Я верю, что наука проста, потому что я простой человек ( англ. ). .

Вечером у Борна собрались гости. Среди них были Джеймс Франк и Рихард Курант с женами, три ассистента Борна — Гайтлер, Нордхейм и Румер и еще в связи с официальной церемонией куратор Георгии Августы, высокопоставленный чиновник.

«Когда мы вошли в гостиную, — рассказывал Юрий Борисович, — важный куратор с презрительной миной каждому из нас подал два пальца. А великий Резерфорд — свою огромную руку протянул широко, сердечно, пожал всем нам руки до боли и обратился к Борну: „Вот у вас сейчас какие ассистенты. Помню, в прошлый раз у вас был Гейзенберг!“».

За столом геттингенские профессора держались вначале чинно, а молодые люди и вовсе притихли. С лица важного куратора не сходило презрительное выражение: его, по-видимому, шокировали простые манеры Резерфорда, его громкий хохот, похлопывание по плечу и простые замечания. Ел Резерфорд с большим аппетитом, не очень прибегая к ножу и вилке. А когда перешли к десерту, все отчетливо слышали громкий хруст слоеных пирожных, явно понравившихся Резерфорду. Когда удовлетворенный Резерфорд взялся за свою трубку, произошло непредвиденное. К этому времени беседа приобрела уже свободную форму и, как это часто бывает среди пожилых людей, приняла характер воспоминаний. Джеймс Франк рассказал о случае, который произошел с ним во время войны. Он дневалил как-то перед штабом своей воинской части. Вдруг он увидел, как прямо на него мчится на лошади блестящий офицер. Перед самым носом у немножечко испуганного Франка офицер остановил лошадь, соскочил с нее, бросил поводья Франку и сказал; «Подержите, я ненадолго». Франк остался сторожить лошадь и ждал больше, чем ему хотелось. Наконец офицер вышел, достал кошелек и протянул Франку пятьдесят пфеннигов: «Прости, солдат, что задержал тебя». — «Но, знаете, — ответил Франк, — я должен вам сказать, что моя профессия и мое положение в гражданской жизни не позволяют мне брать чаевые». Тогда офицер посмотрел на него внимательно, улыбнулся и сказал: «Ничего, солдат, не стесняйся. Деньги всегда деньги. Они еще пригодятся тебе в твоей гражданской жизни».

— Ну, и взяли? — спросил Резерфорд.

— Да.

— Напрасно. Надо было просить больше.

Важного куратора перекосило. Рассказ Джеймса Франка вызвал естественные ассоциации у Рихарда Куранта, и он рассказал, как воевал, как был ранен в живот и получил в награду Железный крест. А после войны, во время страшных государственных беспорядков, и потом, когда наконец было избрано национальное собрание в Веймаре и была выработана конституция республики, Курант принимал активное участие в общественных делах. Он был председателем Совета солдатских депутатов Геттингена и окрестностей.

«Вот чем я занимался. Выписывал, например, бумагу: „Гражданину такому-то разрешается проезд туда-то и обратно для приобретения пяти мер картошки“ — и подпись: „председатель Совета солдатских депутатов, доктор Курант“». Резерфорд оживился: «Доктор Курант, я понял, почему из вашей революции ничего не вышло! Вы больше думали о математике, чем о перевороте, а надо было наоборот!» Этого университетский куратор выдержать не смог. Он демонстративно встал, простился только с Борном и ушел.

После этого вступила в силу обязательная в доме Борнов музыкальная программа. Борн любил играть на рояле и у себя дома первым играл он, и всегда что-нибудь малоизвестное. Затем за рояль садилась Хеди Борн. Она играла превосходно, выбирая для гостей обычно Моцарта и Шопена. Иногда она играла Шумана и пела под свой аккомпанемент. На этот раз порядок не отличался от обычного. После того, как фрау Борн кончила играть, Резерфорд громко аплодировал, а потом чистосердечно признался: «Спасибо, фрау Борн, очень красиво у вас получилось. Я, правда, плохо разбираюсь в музыке, но мне показалось, что вы играете хорошо, а вот профессор Борн играл так, словно решал алгебраические задачи».